– А у тебя и вправду есть задатки следователя. – Она разглядывала его с удивлением.
Беззвучно рассмеявшись, Илья откинулся на спину. Даже не видя сейчас его лица, Катя представляла, как он самодовольно улыбается, словно после удачного выступления. Его любовь к себе вовсе не казалась ей отвратительной, ведь душевной энергии Ильи хватало и на то, чтобы любить ее. К тому же ей уже было известно: до ее прихода в его жизнь никто толком не любил этого красивого талантливого мальчика… Он спасал себя сам, в том числе и любовью. А что ему оставалось?
Его длинные пальцы переплелись с ее тоненькими, нежно сжали.
– Значит, ты со мной?
– Конечно, – отозвалась она. – Разве ты сомневался?
– Из любопытства? Или…
– Ты опять пытаешься вытянуть из меня признание? Не выйдет!
– Почему? Почему ты так боишься этих слов?
«Пора сказать ему, – решила Катя и закрыла глаза. – А то он изведется. А это ведь не имеет к нему никакого отношения…»
Не поднимая ресниц, она через силу выговорила то, о чем не рассказывала еще никому:
– Знаешь, все детство я восхищалась тем, как красиво отец говорит маме о любви. Даже в стихах… Так себе стихи были, конечно. Но ведь он и не был настоящим поэтом, он же солдат.
«Скалозуб», – подумал Илья и снова сжал ее руку. На этот раз холодные пальцы не отозвались на пожатие… Катя продолжала говорить, глядя в темноту:
– А потом отец ушел. Естественно, к другой женщине. Хотя, как говорится, ничто не предвещало…
От удивления Илья приподнялся на локте, заглянул ей в лицо:
– Так он не живет с вами? Почему я не знал?
– Мне не хотелось о нем говорить. Даже с тобой… Знаешь, что больше всего меня тогда поразило? Еще накануне, за ужином, он называл маму «любимой». Понимаешь, вовсю восхищался, как ей удается быть и лучшим журналистом своей газеты, и прекрасной хозяйкой, и оставаться такой красавицей… А сам уже знал, что назавтра бросит ее. Он уже бегал к той девке, а маме заливал, как любит ее.
Теплая ладонь уже вытирала ей виски – слезы растекались в разные стороны, а Катя даже не заметила, что плачет.
– Иди ко мне. – Илья сунул руку ей под спину и прижал к себе так крепко, что ее горе сразу уменьшилось вдвое – он втянул половину.
Она обхватила его и уткнулась лицом в грудь, понимая, что больше не сможет произнести ни слова, иначе разрыдается в голос. Но Илья и не ждал продолжения.
– Я все понял, солнышко, – прошептал он, касаясь губами ее уха. – Ты не веришь словам… Но можно я все-таки буду иногда признаваться тебе в любви? По чуть-чуть…
И она рассмеялась сквозь слезы. Ему всегда удавалось развеселить ее.
* * *
Утром они застали Прохора Михайловича в кухне. Порозовевший после сна и оживленный, он уже варил овсянку, одновременно сооружая объемные бутерброды – между ломтями хлеба высовывались пластики копченой колбасы и сыра, густыми каплями застыл майонез.
Завидев Илью с Катей, он просиял:
– Доброе утро! Я не спросил вчера: кто что предпочитает на завтрак, поэтому подстраховался.
– Запах обалденный! – восхитилась Катя. – Мне, чур, кашу!
Илья выразительно облизнулся:
– А я точно не откажусь от бутерброда.
– Вот я так и предполагал! – обрадовался хозяин. – Ну? Молодец я?
Рассмеявшись, Катя захлопала в ладоши.
Кто-то быстро затопал по лестнице, и она обернулась поприветствовать, а Илья поспешно занял место за столом – в кухне стоял небольшой, всем не поместиться. Он уселся в центр углового диванчика и похлопал по сиденью:
