За этими мыслями, блуждая по крепостной стене и изредка вглядываясь в чернеющий горизонт вдали, девочка не заметила, как через боевой ход прошёл её отец. В темноте, там, где не проникал свет фонаря, он дождался, пока Амелия подойдёт ближе, затем с победоносным кличем вскочил и схватил её, приподняв на руках высоко-высоко. Удивлённая и радостная Амелия вскрикнула, затем обняла отца за могучую шею.
– Что ты делаешь тут совсем одна, пташка моя? – спросил Джон МакДональд, и его светлые глаза озорно блеснули в полутьме. – Надоело якшаться с этими пьянчугами внизу?
Амелия кивнула и засмеялась, когда он пощекотал её шею пальцем.
– Ну прости ты их! Они не успокоятся, пока не опустошат все кладовые Кемпбэлла!.. Я тебя с самого утра не видел. Утомилась, да?
От него пахло терпким вином, по́том и влажной кожей от ремней на его одежде. Амелия обожала комбинацию этих запахов, поэтому каждый раз, как отец брал её на руки, ей хотелось лишь обнимать его, уткнувшись носом ему в шею или волосы. И чтобы это мягкое тёплое ощущение, разливающееся по её тельцу, никогда не покидало её.
Джон МакДональд – ещё молодой, высокий и вечно смеющийся, будто неунывающий зелёный юнец – усадил дочь на край парапета стены между зубцами, при этом подерживая её широкой ладонью, и стал, как и всегда, рассказывать о грядущем сражении. О том, что «надоевшие, словно мухи, англичане» не упустят возможности расправиться с его людьми, но отступать они не намерены, а намерены победить, и вот уж тогда, когда не останется ни одного грязного пса Камберлендского Мясника, желающего посигнуть на земли горных кланов – тогда-то они и вернутся домой.
Говорил он об этом и о многом другом воодушевлённо, с улыбкой на губах, не замечая даже, что Амелия уже опустила голову и, глядя на свои колени, едва его слушала. Отец делал это каждый раз, когда пытался успокоить её. Но по большей части лишь занимался самовнушением. Даже восьмилетняя Амелия это понимала.
В наступившей между отцом и дочерью тишине, когда слышны были только отголоски пирушки в замке да лай собак, Джон МакДональд ласково потрепал девочку по голове и произнёс:
– Всё это – наше путешествие, битвы и лишения – всё однажды закончится. Я знаю, что ты соскучилась по дому… И я знаю, как много ты понимаешь и хочешь сказать.
Амелия осознанно взглянула на него – его загорелое лицо с парой шрамов на подбородке находилось очень близко к её лицу.
– Но жизнь такова, что посвящая себя одному, ты непременно оказываешься втянутым в другое. От этого нельзя просто так освободиться. Нельзя отвернуться и уйти. Так или иначе приходится делать выбор.
– Тогда почему нельзя не воевать? – спросила девочка.
Вопрос этот как-то раз высказала вслух её младшая сестра, и сейчас Амелия внезапно о нём вспомнила. И после небольшой паузы отец сказал:
– Иногда не воевать просто нельзя, пташка.
– Почему?
– Потому что люди разные. Оттого и войны разные. Нельзя заставить кого-то сложить оружие. Нельзя заставить кого-то говорить о мире или сдаться.
– Если бы не было войны, мы остались бы дома… – пробормотала Амелия.
Она отвернулась, насупившись; отец тем временем вздохнул и задрал голову, чтобы посмотреть на звёздное небо.
– Ты хороший ребёнок, дочь. И, поскольку ты такой хороший ребёнок, ты ищешь идеальный мир, – произнёс мужчина, и в его голосе Амелия расслышала вдруг глубокую печаль. – Но ты не найдёшь его здесь. Только не здесь. Чтобы отыскать идеальный мир, нужны идеальные люди. Однако их нет… и никогда не будет.
