– Роксана, тебе лучше успокоится и уйти. Скоро он придет в себя, а твой вид, ― он протянул руку, чтобы прибрать мои волосы, за что немедленно получил пару царапин, ― только расстроит его. Он сам просил опиум, чтобы уснуть.
– Ненавижу тебя, ― прошептала я, закрывая дверь, отгораживая нас с Карло от этого человека.
Несколько часов прошло, пока любимый не открыл глаза и не спросил:
– Где он?
– Кто?
– Маэстро Гендель.
– Его здесь нет.
– Он приходил послушать меня.
– Карло, спектакль отменили, Риккардо сказал, что тебе стало плохо. Он загнал тебя, каждый день представление! Это немыслимо, ― я прижала к губам его слабую руку.
– Нет… Риккардо тут ни при чем. Зачем он приходил?
Мне показалось, что Карло продолжает бредить.
– Господи, дорогой мой, о ком ты спрашиваешь?
– Гендель. Он приходил ко мне. Я должен петь его музыку, понимаешь? ― его глаза засверкали. ― Он прав!
Что я могла ответить? Что сделать? Чем помочь? Мой Карло был сам не свой, его терзали муки, неведомые мне, простой художнице, хоть и горячо любящей этого бедного гения.
– Все будет хорошо, caro. Все будет хорошо, ― твердила я ему, как заклинание, наверное, больше убеждая в этом себя.
Оставив уснувшего Карло, я вышла из спальни и в большой гостиной пыталась налить себе чаю. Руки мои дрожали, я, не зная чем их занять, схватилась за уголь и начала рисовать на маленьком куске плотной бумаги.
– Я присоединюсь, ― непонятно, то ли спросил, то ли поставил меня в известность Риккардо и сел напротив, блуждая по мне черными большими глазами, так непохожими на глаза своего брата.
– Я не хочу сейчас с вами разговаривать, Риккардо.
– А я очень хочу, ― он просто вывел меня из себя. ― С тех пор, как вы появились в нашей (он сделал упор на этом слове) жизни, все пошло как-то не так.
– Неужели? А у вас наверняка есть план, согласно которому все должно происходить? И что там, в вашем плане?
– Знаете, синьорина Роксана, в нем не должно было быть вас.
Уголек в моих пальцах обломился.
– Что ж, – помедлив, проговорила я, ― видимо, вам придется скорректировать ваш план.
– Вы слишком умны и образованны для вашего пола и возраста, ― раздраженно заметил он.
– И вы считаете эти мои качества, конечно, недостатком! Я и не сомневалась! Мне жаль, синьор, что вам приходится иметь дело с пустыми глупыми куклами из светских салонов. Уверена, что их внимание более приковано к Фаринелли, который так щедро передаривает их вам, потому что у него есть такая женщина, как я! Ну так будьте рады и благодарны!
Как же он побледнел! Что поделать, я не была покорной итальянкой, или француженкой, или немкой, да какая разница… От женщины в наши дни такое просто невозможно было услышать, я во всех смыслах была исключением. И никогда никто не смог бы переделать меня, тем более Риккардо Броски, будь он хоть трижды знаменитым композитором! Ко мне можно или привыкнуть и принять меня такой, какая я есть, или свести общение на нет.
Внешне я была спокойна, но внутри у меня все кипело. Риккардо же, как истинный итальянец, дал волю своему гневу. Он схватил со стола тяжелый серебряный кубок и швырнул его в огромное зеркало, которое с грохотом разбилось на тысячу мелких осколков. Я в ужасе вскочила из-за стола, но он не дал мне уйти, схватив за руки.
– Неужели вы не понимаете, что вы мешаете? Вот уже три контракта присланы из величайших театров Европы, а он ничего не подписывает! Он ждет, пока вы закончите свои заказы здесь, в Венеции! Вы понимает, где он, а где вы со своими рисунками и звездами на стенах будуаров?! Мы не можем двинуться с места, потому что вы висите у него на шее!
