Музыка в ее смехе - страница 2

Убираю тест в карман вместе с телефоном и спешу покинуть душный магазин. На спине появилась испарина. Легкий ветерок тут же находит лазейку под футболкой. От этого прикосновения вздрагиваю.

Невольно вспоминаю, как Маргаритина бабушка говорила, что беременность ветром надуло. Это она про их молодую незамужнюю соседку говорила. И, видимо, такое клеймо ждет и меня.

Хотя если замуж выйду, то не будет. Только какая свадьба с животиком? Я представляла это событие торжественным, а не суетным. Я не хочу расписаться в спешке, пока не вино живота. Никита сейчас не работает, я тоже. Нам жить будет не на что. Оба студенты с маленьким ребенком на руках!

Что же делать? Буду как мама – учить музыке обеспеченных ленивых детишек. Лучшие годы жизни пролетят, как пальцы по нотам на третьей части Сонаты для фортепиано номер восемь Людвига ван Бетховена. И пенсии-то у меня не будет…

Врезаюсь в дверной проем подъезда. Столкновение выводит меня из гнетущих размышлений. Нажимаю кнопку лифта и жду. Мы справимся: Никита будет подрабатывать после вуза, а я могу из дома что-то делать. Внутренний голосок уже развивает тему аборта и последствий. Жаль, его нельзя, как на телефоне, просто убавить или вовсе отключить звук.

Закрываю за собой дверь квартиры и скидываю обувь. В коридор выскакивает мама.

– Олечка, давай погуляем вместе. Погода хорошая.

– Я уже погуляла.

Обхожу маму и продолжаю намеченный маршрут. Рука в кармане крепко обхватывает коробочку с тестом на беременность.

– А чего меня не позвала? Помнишь, как в детстве мы с тобой вдвоем гуляли? Чудесное время было.

Я не отвечаю. В то время мамин диагноз не проявлялся так сильно, или я этого не замечала. Мама с небольшой задержкой преследует меня. Видимо, убирает мои кроссовки на полку. Эта пауза позволяет мне спрятать тест в комод.

– Я за папу переживаю. Чужой город, из близких с ним никого. А если с ним что-то случится… – Мама от волнения заламывает руки, глаза бегают по комнате.

Она чуть покачивается, как от головокружения.

– Мама, с папой все хорошо. Он не маленький, и с ним другие музыканты.

Пытаюсь успокоить маму и приобнимаю за плечи.

– Можешь мне поиграть? Меня это успокаивает.

Снимаю кофту и вешаю на спинку кровати.

– Какую мелодию тебе сыграть?

– Моего любимого Баха, прелюдию номер один в до мажор. Почему-то твои пьесы собственного сочинения напоминают мне это произведение в начале.

Вздыхаю и присаживаюсь за инструмент. Поскорей бы папа вернулся. Мама перестанет быть одна и искать общество в моем лице так часто, как это делает сейчас.

Мама с благоговением слушает Баха, закрыв глаза. К счастью, она не смотрит на мои руки, как это бывало раньше. Все-таки учительский дух в ней постепенно гаснет. Уверена, мама может и сама сыграть Иогана Себастьяна и Вольфганга Амадея, но из-за аутофобии – боязни одиночества – ей необходимо, чтобы рядом был кто-то живой и близкий, кому она доверяет. И с каждым годом эта потребность всё сильнее.

Убираю руки с клавиш и закрываю инструмент. Мама не спеша открывает глаза.

– Спасибо.

– Мам, вы с папой долго планировали меня?

Мама удивленно вскидывает брови, но на лице появляется улыбка.

– Милая, ты самая большая радость для нас с папой. Мы были год в браке и тогда в первый раз поехали на море. Там на закате твой отец сказал, что хочет детей. Я вначале испугалась. Ведь мы хотели вместе путешествовать и выступать. Но когда ты родилась, такая маленькая, беззащитная… – Мама на время замолкает, глядя куда-то вверх и влево, а потом продолжает: – Помню, еще в роддоме лежишь ты такая в пеленках, сморщенная, плачешь. Я тебя беру на руки и тоже плачу. Мне тебя даже целовать тогда страшно было, такой ты хрупкой казалась.