Но все было не так. Во мне поднимается паника. Два года, два года она думала, что я намеренно причинил ей боль. Два года, за которые она научилась меня ненавидеть. Я ненадолго закрываю глаза, но быстро открываю их снова, потому что боюсь, что Арии может больше не быть рядом. Вздрогнув, я вздыхаю.
– Ариа, пожалуйста, выслушай меня, пожалуйста. То, что ты увидела на видео, наверно, причинило тебе самую ужасную, отвратительную боль на свете, я знаю. И я даже не могу представить, каково тебе было, сколько усилий тебе пришлось приложить, чтобы с этим справиться. Потому что сам я вряд ли смог бы, я бы, наверное, умер, прости меня, merda[3], я ужасно перед тобою виноват! Хотел бы я почувствовать то, что пришлось пережить тебе, чтобы унять эту боль, но я не могу. Я лишь могу тебе рассказать, почему так вышло. Пожалуйста, прошу, Ариа, выслушай меня, – я хватаю ртом воздух, чтобы продолжить. – Тогда, на вечеринке, мы с Гвен…
– Перестань! – с искаженным лицом, как будто одно только воспоминание приносило боль, она делает шаг назад. – Прекрати. Я не желала этого выслушивать в прошлом году после рождественского ужина и до сих пор не хочу.
– Но, Ариа… – мой голос молит, в каждом слоге паника и отчаяние. – Прошу, тогда ты поймешь, почему…
– Я никогда это не пойму, Уайетт, – у нее побелели костяшки пальцев, так крепко она вцепилась в края ящиков с фруктами. – Мне плевать, какая была причина… Даже если бы я поняла, я бы все равно не смогла тебя простить, потому что видела, как ты мне изменял, и я не могу отбросить эти образы.
– Но я не…
– Я приехала сюда, потому что нужна маме, а не для того, чтобы наверстать упущенное. Прошло два года, ровно семьсот сорок два дня, за которые я каким-то образом научилась жить дальше. И я не позволю, чтобы все эти усилия пропали даром просто потому, что я вернулась, и все началось сначала. Я не хочу разбираться, почему так вышло, Уайетт, потому что это ничего не изменит, только отбросит меня назад и заставит страдать снова и снова. Я этого не хочу. И не буду.
– Но, если бы ты узнала, что случилось, может быть, все было бы иначе, может, все стало как раньше, мы бы снова были вместе, и…
– Уайетт, – уголки рта Арии кривятся, а подбородок начинает дрожать. Твердая стена ее суровых черт лица рушится, оставляя после себя зримую боль, которую невозможно описать словами. – То, что между нами было когда-то… пожалуйста, забудь, отпусти меня – если ты так и будешь за меня хвататься… – она сглатывает, – я не выдержу.
Горло сдавливает. Я не могу дышать. Внезапно я понимаю, что ад не под землей. Нет, ад уже здесь: мрачные чувства, горячая боль.
– Но… – мой голос срывается. Вот я стою на асфальте рядом с пансионом, передо мной лицо моей бывшей девушки, а я пытаюсь сдержать слезы и не задушить себя ими. – Но я же люблю тебя, Ариа.
Она это тоже чувствует, прямо сейчас, этот ад, который хватает ее за сердце, сжигая его раскаленными руками. На ее лице я вижу отражение своих страданий.
– И я тебя, Уайетт. И всегда буду. Но ведь это ничего не меняет.
Я не могу ничего сказать в ответ. Не могу, потому что она не хочет слушать. И я не знаю, что больнее: тот факт, что все кончено, или сомнение в том, что ничего не изменится, если Ариа позволит мне все объяснить.
Мне никогда этого не узнать.
Ариа разворачивается и уходит. Она исчезает за дверью, обычной дверью, пять сантиметров букового дерева и ничего больше. Но кажется, что Ариа ушла намного дальше. Словно это пропасть без моста, а она на другой стороне. Между нами – пропасть, которую невозможно пересечь.
