Когда моя канарейка Юта улетела, Уайетт пришел сюда, на этот склон, и привязал к дереву качели. Ничего сложного, просто две крепкие веревки и деревянная доска. Но он показал мне их и сказал, что нельзя держать птицу в неволе, что Юта теперь свободна, и что мне нужно только раскачаться как можно выше, и тогда я смогу полететь вместе с ней, и мы вдвоем станем свободными, как птицы.
Качели так и висят: ветер сдувает пряди с лица, когда я сажусь на деревянную доску. Медленно, почти осознанно, я цепляюсь за веревки и скольжу своими огромными туристическими ботинками по каменистому песку. Сначала медленно, потом все быстрее и выше, так высоко, что я перелетаю через край склона, и подо мной расстилается весь Аспен. Центр, похожий на поле для игры в «Пакмана», тропинки в горы, Серебристое озеро – все вместилось в пропасть высотой более девятисот метров.
Я не боюсь упасть, потому что я уже на дне.
Мне тяжелей всего уйти,
оставив нежность позади
Ариа
Когда я встряхиваю подушку, по комнате разлетается облако перьев. Несколько секунд они парят в воздухе, а затем оседают на деревянный пол. Я разглаживаю одеяло, накидываю его на кровать королевского размера и кладу сверху знаменитый аспенский шоколад с нугой. Я уже собираюсь пойти в ванную, как дверь распахивается – прямо мне в лоб, аллилуйя.
На несколько секунд я слепну. Я пошатываюсь на месте, протягиваю руку и пытаюсь ухватиться за рустикальный шкаф-пенал на стене.
– Ой. Черт. Я тебя ушибла?
– Ага.
Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы звезды перед глазами исчезли и передо мной появилась высокая симпатичная девушка с рыжими волосами, веснушками, ледяными глазами и в кашемировом пальто.
Харпер. Моя лучшая подруга с детства и, пожалуй, самый недопонятый человек в Аспене. Другие воспринимают ее как надменную и высокомерную, если не понимают, что она таким образом себя ограждает.
Харпер так боится дружбы! Она считает, что все и вся к ней плохо относятся. И я думаю, что два года моего отсутствия укрепили ее токсичное поведение по отношению к другим, потому что знаю, что все это время она гуляла одна, без меня. Мама мне так сказала.
– Хорошо, – говорит она, согнув руку так, чтобы сумка болталась на изгибе. – Тогда ты представляешь себе, что я испытала, когда узнала во время тренировки, что ты вернулась.
Я вздыхаю:
– Прости меня, Харп. Серьезно. Я хотела написать тебе, но все произошло так внезапно, а потом я уже летела на самолете.
– Да-да. «Ой, привет, это Ариа. Я только встала, как вдруг меня осенило, что я возвращаюсь на родину. Щелчок пальцами – и я уже в самолете. А потом хоп! Стоит только моргнуть – и я уже там! С ума сойти!» – она фыркает. – Я узнала об этом во время тренировки. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Я еще раз вздыхаю, прохожу мимо нее в ванную и брызгаю в унитаз чистящим средством.
– Да. Ты услышала, как об этом говорила Гвендолин и другие, и почувствовала, что тебя предали.
Харпер прислоняется плечом к дверной раме:
– Даже не надейся за это получить дополнительные очки. Как раз наоборот. Ты знала, что я там услышу о тебе, и все равно мне не позвонила.
– Харп. Перестань, – нахмурившись, я вытираю унитаз, кладу губку в ведро для уборки и выпрямляюсь. – Вчера на меня навалилось слишком много всего. Я только приехала, а тут уже…
– Уайетт, – говорит она. – Тут уже Уайетт.
Я хочу возразить, поднимаю руки в розовых резиновых перчатках, но мне нужно подумать, что сказать в знак протеста, а так как ничего на ум не приходит, то снова их опускаю.
