Мы разобьёмся как лёд - страница 26

Но я напрасно жду грохота. Письмо бесшумно опускается у моих ног.

Мягкое, как пёрышко. Невесомое, словно облако.

Из гостиной доносятся звуки телевизора. Я слышу, как Губка Боб разговаривает со своей улиткой. Прислонившись к дверному косяку, я наблюдаю, как отец макает корку от пиццы в голландский соус.

– Привет, пап.

Поворачивая голову, он не отрывает затылка от подушки. Очевидно, диван как и прежде оказывает магнетическое действие на его губы, поскольку их уголки так и остаются опущенными. На отце красная шёлковая пижама с моржами в рождественском наряде, которую ему подарила бабуля два года назад. А это значит, что ему не просто плохо, а по-настоящему хреново.

– Ты видел письмо?

– Да, только что, – кивает он, не добавляя больше ни слова.

А затем вообще достаёт из соуса корку от пиццы, бросает её в рот и делает Губку Боба погромче.

С тяжёлым вздохом я вхожу в гостиную и сажусь на спинку дивана.

– Тебе стоит принять это предложение, Гвендолин.

Я знала, что отец снова поднимет эту тему. И я понимаю, что он прав. Это единственный шанс, который у меня остался, иначе или начинать сначала или проиграть. Но…

– Я не могу. Папа, я одиночница. Всю свою жизнь ей была. И теперь клуб увольняет меня с возможностью оставить в качестве фигуристки в парном катании? Это как если бы Санта-Клауса внезапно попросили пустить незнакомца в свои сани, после того как его целую вечность прославляли за то, что он летал один.

– Гвендолин, прекрати свои ребяческие фантазии. – Отец откусывает от корки, и на его пальцах остаётся соус, но это его не волнует. Ничего не имеет значения, главное – Губка Боб. – Ты взрослая, так что оценивай ситуацию соответственно и держи свой неуёмный характер под контролем. Боже, ну что за притянутые за уши сравнения!

Его слова разбивают моё сердце и буквально лишают воздуха.

– Но я такая, папа. В этом моя сущность.

– Тогда измени свою сущность. Она действует мне на нервы.

Такое ощущение, словно Ансгар с размаху лягнул меня в грудь. Я невольно потираю её, ожидая почувствовать боль от прикосновения. Но она исходит изнутри. Прикусив нижнюю губу, чтобы скрыть, как дрожит подбородок, я медленно киваю.

Отец не обращает на меня внимания, и тогда я хватаю пульт и выключаю телевизор. Он продолжает таращиться на чёрный экран, в котором теперь отражается. Интересно, видит ли он то же, что вижу я? Осознаёт ли, насколько сильно меня подводит? Какую причиняет мне боль? Наверное, нет, потому что он не в силах даже смотреть на меня.

– Это ещё не конец, – шепчу я, но в полной тишине это звучит так, будто кричу. Отзвук моих слов теряется в едва уловимом потрескивании телевизора, работающего над разрядкой статического электричества. – Я могла бы вернуться в Брекенридж.

– Так ты никогда не продвинешься дальше. – Его голос звучит гнусаво. Неужели подхватил насморк? – Ты хочешь вечно топтаться на месте? Мы оба знаем, насколько ты амбициозна. Это не тот вариант, который тебе следовало бы рассматривать.

Я дёргаю за нить, которая торчит из вельветового дивана.

– Тогда можно попробовать в другом месте. Я могла бы поехать куда-то ещё и возвращаться домой. Гленвуд-Спрингс имеет безупречную репутацию. Если я…

– У нас нет на это денег, Гвендолин! – Отец бросает обкусанную корку обратно в коробку и резко встаёт, отчего шерстяное одеяло сползает на пол, и я замечаю, что на нём носки разного цвета. Один так вообще с дырой на большом пальце. – Испытательный срок влетит в копейку. Но тебя, конечно, такое не беспокоит. В конце концов, это мы отдали деньги, а не ты. Мы пихали все деньги, что у нас имелись, тебе разве что не в задницу, а ты никогда даже не задумывалась о том, насколько тяжело зарабатывать эти деньги!