– Нужно откладывать с выручки, как делает любой другой предприниматель! – буквально рычу я.
А может, это стены вибрируют. Или мне кажется. Но в любом случае это чересчур. Исчезла последняя надежда. Неважно, как долго я буду искать, её просто нет. В одну секунду то, ради чего я трудилась всю свою жизнь, полностью обесценивается. Никаких скидок, никаких зимних распродаж, нет, всё даром, с днём рождения, только для тебя, Гвенни. Внутри меня воцаряется пустота. Хотя не совсем пустота, скорее водоворот эмоций. Очень тёмных, злых, которые кричат и пинаются, злятся и ненавидят. Вдобавок к ним раздаётся шёпот, который злобным тоном спрашивает, и как это я до сих пор не потеряла способность удивляться. Потому что провал, который называется «всегда вторая», преследует меня на протяжении всей жизни. Как я могла подумать о том, чтобы справиться с ним? Как могла подумать, что смогу затмить других, если я сама – тень?
Мама обзывает отца говнюком. В ответ он кричит, чтобы она убрала свою толстую задницу от телевизора, чтобы он мог снова включить «Губку Боба». Я стою посреди их воплей и чувствую себя плывущей под водой. Очень глубоко в толще. Там, где от давления закладывает уши. И медленно, очень медленно, подобно тому, как сухие хлебные крошки, брошенные в стакан с жидкостью, опускаются на дно, до меня доходит, что я не представляю, как следует поступить в сложившейся ситуации. Буквально за секунду я перебираю варианты, при этом думая о куче посторонних вещей.
Например, о людях, которые предсказывают будущее по яйцу, и для этого даже существует специальный термин – овомантия. Я даже прикидываю, не стоит ли поискать себе фрика, занимающегося овомантией.
Я думаю о шестистах пятидесяти шести мышцах в моём теле и о том, как они будут разочарованы, когда поймут, что годы их высокой работоспособности прошли зря.
Вспоминаю об Иоганне Вольфганге фон Гёте, которому потребовалось шестьдесят четыре года, чтобы закончить свою трагедию «Фауст». Эта мысль почему-то не отпускает меня. Мечется вокруг, как стая сельдей, и я думаю, что она сильнее меня. Словно следит за тем, чтобы вода вокруг меня исчезла.
Родители всё ещё спорят. При этом они снова и снова показывают на меня.
Я долго смотрю на них, но на самом деле вообще ничего не вижу. В какой-то момент я поворачиваюсь и ухожу в свою комнату. «Айскейт» отказался от меня. Оказывается, это можно сделать, всего лишь отправив письмо, и мне нужно принять данный факт.
Бинг Кросби прячется в своём домике. Он часто так делает. По-моему, это свидетельствует о том, что я ему не нравлюсь. Понятия не имею, почему. Я покупаю ему лучший корм. Он получает остатки экологически чистых овощей и кожуру из закусочной. Он бегает по дому весь день, когда никого нет, и я гуляю с ним, когда он позволяет. Мой кролик живёт как король в своём королевстве из опилок, которое всегда открыто. На самом деле, ему давно следовало полюбить меня. Поэтому мне иногда, очень редко, приходит на ум теория о том, что домашние животные становятся похожими на хозяев. Зеркальные нейроны.
Я думаю, что Бинг Кросби боится жизни. Скорее всего, он вообще понятия не имеет, как правильно жить, вот почему предпочитает оставаться в темноте. Там ему всё знакомо.
Мой кролик не выходит, когда я с ним разговариваю.
Да, Бинг Кросби, мы оба одиноки.
Пусть будет так.
