– В чём дело? Есть что-то такое, чего ты не хочешь мне говорить.
Мама качает головой.
– Ладно. Я сделала тебе бутерброд. Если проголодаешься, он внизу…
– Мама, прекрати! – снова перебиваю я. – Мы же всегда честны друг с другом.
Чуть поколебавшись, она бросает взгляд через плечо, прежде чем войти в комнату и закрыть за собой дверь. Её нервозность передаётся и мне.
– Послушай, Гвен. – Мама проводит рукой по спинке моего вращающегося кресла, как будто ответы на все жизненные вопросы находятся в жёлтой поролоновой подушке под потрескавшейся тканью. Наконец она садится, закидывает ногу на ногу и скрещивает руки. – Я отложила часть налогов с доходов, но…
Я хмурюсь.
– Но?
Мама вздыхает, и этот тревожный звук ощутимой тяжестью опускается на наши плечи.
– Твой папа потратил их. Я ничего об этом не знала.
– Что?
Она пожимает плечами и смотрит на свои руки.
– Я думала, деньги в безопасности, поэтому никогда не заглядывала на налоговый счёт. А когда налоговая служба захотела получить деньги, внезапно там ничего не оказалось. Ниран говорит, что они понадобились ему, чтобы помочь другу. Какому именно, он не признаётся. Как и не говорит, на что именно. Просто сказал, что это кодекс чести, и мы получим их обратно. – Её рот кривится. – Я бы никогда не тронула деньги на твой колледж, если бы не попала в столь безнадёжную ситуацию, Гвен. Ни за что.
Я смотрю на свою мать и не знаю, что сказать. Она такая открытая, такая красивая, такая умная, очень мудрая, добрая и любящая. Мне удивительно, как она может любить такого нарцисса, как мой отец.
– Мама, почему ты так поступаешь с собой? – тихо произношу я, опасаясь, что любой более громкий звук может напугать её нежную сущность. Сейчас она похожа на маленькую хрупкую птичку, в напряжении замершую на тонкой веточке. – Почему не уйдёшь от него? Ты же видишь, как он относится к нам обеим.
Молчание длится не более трёх секунд, а потом она отвечает:
– Это не так просто, Гвен.
– Конечно, просто, – возражаю я. – Вышвырни его, и готово.
– Гвен! Он всё ещё твой отец, не говори о нём так.
– Я буду говорить о нём так, как хочу. Даже будь Папой Римским, он был и останется мудаком.
Мама стискивает челюсти. Так заканчивается большинство разговоров, которые мы ведём о Ниране Пирсе. Мама жалуется на него, я озвучиваю своё мнение, но она не желает ничего слышать. Не хочет ничего знать. Каждый раз одно и то же: глухие уши и зависимое сердце.
– Как я уже сказала, внизу тебя ждёт бутерброд.
Она резко встаёт, отчего сидение стула приходит в движение, и покидает комнату.
А я веду напряжённую дуэль взглядов с Магнусом Бейном, верховным бруклинским магом, который во весь рост изображён на плакате у меня на двери. Я упорная, но он сильный. Он побеждает.
Взяв телефон, смотрю на часы. Они показывают начало одиннадцатого. Уже несколько минут, как в «Айскейте» наступил обеденный перерыв. Набираю Пейсли сообщение, в котором предлагаю сегодня встретиться. Ответ приходит немедленно.
Пейсли: Ты где????????
Я: В кровати.
Пейсли: Ты имеешь в виду свой бомжацкий коврик?
Я: Si.
Пейсли: Почему ты не на тренировке?
Я: Расскажу, когда мы встретимся.
Пейсли: Хорошо. Заберёшь меня? И можешь захватить из закусочной ролл с авокадо? Сегодня мне приснилось, как я плыву в бассейне, полном этих штук, с открытым ртом и прокладываю себе путь, поедая их.
Я: Твои сны принимают неожиданные формы. До скорого!
