Мы живы - страница 4

В ноябре начался настоящий голод. И пришла эта страшная первая блокадная зима. 125 граммов хлеба пополам со всякими эрзацами в день. И его еще надо было получить, выстояв огромную очередь. Хорошо, если он был, и его хватало на всех. Съели собак, кошек, голубей, крыс. Мама вспоминала, что от голода пропадали все мысли и желания, нападало какое-то отупение, не нужно было ничего, только еда и набрать паркетин из разбомбленного дома – они долго и хорошо горели.

Да еще рано ударили морозы – под 40 градусов и держались всю зиму. Выпало много снега, он лежал гигантскими сугробами вокруг протоптанных тропинок и в полной темноте казался очень белым. А вдоль тропинок лежали трупы. Тетя Вера вспоминала, как ходила по такой тропинке к Неве за водой, и каждый раз трупов становилось все больше. От некоторых было отрезано то мясо, которое еще оставалось – чаще всего ягодицы. Один раз она увидела парнишку, который упал, и смог подняться только с ее помощью. Это ему повезло – тот, кто падал от слабости, или, поскользнувшись, уже, как правило, не мог встать. Помогали встать и тете Вере, и маме. Однажды на дядю Витю, а ему тогда было 13 лет, получившего хлеб на всю семью, тут же у прилавка набросился какой-то огромный мужик, отобрал хлеб и стал его жрать. На этого мужика навалилась вся очередь, забила его и отобрала хлеб обратно.

Коптяев Василий Павлович. Фотография на пропуск Обуховского завода. Ноябрь 1941 г.На обороте фотографии надпись «Помни 13 января 1942 9 ч 15 мин». Это день его смерти.

Дед умер 13 января 1942 года, в старый Новый год. До войны этот день в доме всегда отмечали как праздник – новый год по старому стилю. Деда смогли похоронить в отдельной могиле, на Преображенском кладбище. Чего это стоило в самый страшный голод, в промороженной сорокаградусным холодом земле – одному богу известно.

Потом семья начала разъезжаться. Тетю Катю и тетю Веру с дядей Витей отправили в эвакуацию, в Омск. В апреле 1942, уже по весеннему льду, поверх которого стояла вода, отца вместе с техникумом вывезли по Дороге жизни в город Юрга Кемеровской области.

Семья мамы так и осталась в Ленинграде всю блокаду. Тетя Клава работала маляром, красила танки. Бабушка Ирина Шелягина мыла танки, приходившие для ремонта на завод «Звезда». Отмывала грязь, копоть. И кровь. И мозги. И внутри и снаружи.

У мамы началась дистрофия. Она бы умерла, но случилось чудо – ее отправили в стационар, где лечили дистрофиков. Там кормили такой роскошью, как перловка с маслом.

1 июля 1943 года, когда еще не была снята блокада, мама пошла работать на Ижорский завод, рядом с которым проходила линия фронта, и который постоянно обстреливали. Работала она в бухгалтерии – «счетовод с начальным образованием». Ей было 14 лет.

В январе 1944 сняли блокаду. Был первый в Ленинграде салют, и мама не могла понять – почему вдруг такая стрельба, без налета или обстрела. И немцев стремительно погнали на запад. И была победа.

Каким чудом выжили наши родители? Не умерли от голода. Как умер сын тети Ларисы – тот карапуз на фотографии 1941 года, который лежит теперь где-то в братской могиле на Пискаревском кладбище. Не попали под обстрел. Не погибли на фронте, как один из наших родственников, отказавшийся от брони на военном заводе и ушедший в армию «чтобы поесть досыта», и сразу же погибший на Невском пятачке. Повезло, что отец поступил в Военмех и получил вдобавок к своему плоскостопию бронь, и не убили его где-нибудь на Днепре, как почти всех его одногодков. Как двоюродных братьев отца Дедусей. Было их четыре брата. Старший, летчик, летал на бомбардировщике СБ и погиб в начале 1942 года под Москвой. Второй был танкист и погиб в своем легком танке при прорыве блокады. Двое других прошли через плен. Я помню их мать – тетю Васеню. Помню, как эта седая старушка плакала, когда мы приходили к ней с отцом или дядей Витей. И как она все время спрашивала у них – помнят ли они братьев. И помню ее старую фотографию – красивой молодой женщины с модными тогда темными ореолами вокруг глаз, как у Веры Холодной.