Она уже устроилась под одеялом, на боку. Он притянул её ближе – не слишком крепко, просто чтобы ощутить: она рядом.
– Спи, – прошептал он. – Завтра будет хороший день.
– Обещаешь?
– Да.
И ночь приняла их – тёплая, обычная, как будто ничего больше в этом мире и не случится.
Райан проснулся первым. Свет пробивался сквозь шторы – мягкий, пыльный, ленивый. Он потянулся, зевнул, и, всё ещё не до конца проснувшись, отправился на кухню. Машинально включил чайник, достал две кружки, разложил хлеб и авокадо. Пахло утренним хлебом, чуть мятой с балкона.
Возвращаясь, он заглянул в спальню – Мишель уже проснулась, лежала, обхватив подушку, и смотрела в потолок.
– Доброе, – сказал он, присев на край кровати.
– Ты как кот. Тихий, но в кухне всегда первый, – улыбнулась она и приподнялась на локтях.
Он провёл пальцами по её лбу, убрал прядь.
– Есть мысли на день?
– Хотела добраться до той книжной ярмарки, помнишь? Там, где крошечные издательства и ужасный кофе.
– Отлично. А потом – может, по набережной пройдёмся? Я возьму камеру. Поснимаем. Ты – моя модель.
– Только если разрешишь мне выбрать платье.
– Даже два.
Мишель засмеялась и подтянула его за руку, поцеловала в висок.
Чуть позже они шли вдоль реки. День выдался яркий, безоблачный. Камни мостовой были тёплыми, редкие прохожие несли с собой запах кофе и булочек. Райан щёлкал затвором, то отходя назад, то подбирая ракурс сбоку. Она играла – то поднимала волосы, то разворачивалась в профиль, то резко смеялась и закрывала лицо руками.
– Ты как будто вся из света, – пробормотал он, настраивая фокус.
– А ты как будто учишься видеть заново.
– Может, так и есть, – сказал Райан, опуская камеру. – Стань ещё чуть левее. Да, вот так. Не двигайся.
Щелчок. Луч солнца поймал её ресницы. Щелчок. Легкий порыв ветра поднял подол её платья. Щелчок. Он поймал момент, когда она, засмеявшись, схватилась за перила, будто её качнуло от счастья.
– Всё, – сказал он, отпуская камеру на ремешке. – У меня на карточке целая галерея весны.
– У тебя на карточке я с волосами на носу, – усмехнулась Мишель. – Всё это удалишь.
– Даже не надейся.
Они медленно пошли вдоль набережной, болтая о глупостях – об утреннем кофе, о соседской собаке, которая снова гонялась за голубями, о том, как однажды стоит поехать в маленький приморский городок и устроить фотосессию прямо в тумане. Там, где пахнет солью и старой древесиной.
В кафе, уютном и тихом, с пыльными подоконниками и старым джазом в колонках, они сели у окна. Райан заказал себе крепкий кофе с карамелью, Мишель – чай с жасмином и чизкейк.
– Когда ты так смотришь в объектив, – начала она, – я забываю, что мир вообще существует.
– Потому что в объективе – весь мой мир.
Она усмехнулась, откусила кусочек и кивнула на его камеру.
– Покажешь?
Они пересматривали снимки, комментируя кадры, смеясь над неудачными дублями. Пальцы Райана то и дело скользили по экрану, а взгляд всё чаще возвращался к её лицу – живому, счастливому, открытому.
Когда солнце стало опускаться, они, не торопясь, вернулись домой. Райан открывал дверь, всё ещё рассказывая, как один из снимков «кричит, что его нужно повесить в рамку». Мишель сняла обувь, прошла в гостиную и машинально взяла в руки пульт, щёлкнув телевизор.
Новости.
Сначала они шли фоном – политика, спорт, реклама. И вдруг:
«…тело местного психиатра, доктора Эндрю Харриса, было обнаружено сегодня утром в его кабинете. Источник в полиции сообщил, что тело было вскрыто с хирургической точностью, а некоторые внутренние органы – удалены. Следователи рассматривают версию ритуального или серийного убийства, совершённого лицом с анатомическими знаниями…»
