Она посмотрела на меня так долго, будто хотела запечатлеть в памяти каждый волосок, ресничку, наклон головы или лёгкий прищур глаз.
– Ритуля, доченька! Улыбнись, пожалуйста! – тихо попросила она. – Ты у нас такая очаровательная!
Просьба удивила. А потом испугала.
«Что происходит? Почему мама ведёт себя так, словно прощается со мной? Или это мне только кажется? Может это и правда всего лишь усталость, а я напридумывала себе всякого. Опять. Ищу подвох там, где его нет, и не замечаю странности там, где она есть».
Но отказать маме в просьбе я не смогла. С трудом выдавила из себя самую милую улыбку, на которую была способна в этот момент.
– Всё будет хорошо, родная! Верь мне! – улыбнулась она в ответ, поцеловала меня в лоб и, тяжело ступая, побрела по лестнице наверх, в спальню.
А я завернулась в плед и уселась на диване. Ждать новостей. Очень хотелось, чтобы случилось чудо. Вот-вот начнётся очередной новостной блок, и скажут, что папа жив. Весь этот кошмар окажется всего на всего страшным сном…
Как задремала – не помню. Где-то вдалеке диктор вещала об аварии, напоминала про комендантский час и радиус удаления от жилища для обнулённых…
Проснулась внезапно. За окном солнце. Резко отбросив плед, я вскочила. Утро? Когда наступило утро, я едва прикрыла глаза? Но действительность не оставляла шансов на ошибку. По видеостене шёл ролик о гражданском доверии и важности соблюдения правил.
– Мама!
Заглянула на кухню, а там никого. Обжигающим холодом поползла по спине непонятная тревога. Навалилась, окутала плечи. Ладони стали влажными.
– Мамочка! – я бросилась на верх в спальню.
Даже если отдыхает, то наверняка проснётся от такого топота.
Я замерла на верхней ступеньке. Видеостена. Она работает. Значит, не я первая проснулась. Мама вставала…
Её нигде не было: ни в родительской спальне, ни в моей комнате. Сбежав вниз, я кинулась в подвал, вдруг она там? Но и в подвале мамы не оказалось.
– Успокойся! – уговаривала я себя, поглядывая на мерцающий браслет и стараясь ровно дышать. – Возможно, среди ночи привезли пострадавших. Сработал пульт вызова. За ней приехали, она ведь предупреждала.
Я вернулась на кухню и включила чайник. На столе стояла тарелка с маленьким черничным кексом – моим любимым – и карточка. На ней красивым, совсем немедицинским маминым почерком было написано: «С днём рождения, доченька! Ты самое ценное, что у нас есть. С любовью, мама и папа.»
– Надо же… Я и забыла, что сегодня мой день рождения. Мне двадцать пять…
Я не любила дни рождения. Они навевали тоску и унынье. А ещё в этот день случилось много плохого. Под колёса машины попал любимый котёнок. Порвала подаренное дедом и бабушкой дорогущее платье. Провалила недельные тесты и едва не получила перевод в общий класс. В мой день рождения случилась драка, из-за которой Витьку Болтарева едва не исключили из школы. До сих пор чувствую себя виноватой, ведь он дрался из-за меня. Ромка пропал именно в мой день рождения. Вот и сегодня я ничего хорошего не ждала.
Отгоняя тревожные мысли и ругая себя за лёгкую дрёму так некстати погрузившую меня в глубокий сон, достала чашку. Когда-то это была любимая бабушкина фарфоровая чашка, единственная, сохранившаяся из сервиза, который, как она говорила, ей подарили на свадьбу её бабушка и дедушка. Теперь она моя. Родители не любят фарфоровую посуду, предпочитают стекло или жаропрочный пластик.
