Мысы Ледовитого напоминают - страница 66
«Судно было спасено, но сам он вернулся в столицу в жесточайшей лихорадке и слёг, чтобы больше уже не вставать».
Не странно ли? Пётр всю жизнь был к солдатским жизням, мягко говоря, равнодушен. Не очень веря здесь Валишевскому, читаю без удивления [Хьюз, с. 392, 395]:
«Штелин[57] оказался единственным из свидетелей, подробно описавшим поступок Царя. Ни дворцовые журналы, ни другие летописцы» не коснулись столь выгодного для них случая, зато «вне зависимости от того, спас ли Петр на самом деле хоть одного солдата, он вернулся в Санкт-Петербург в достаточно добром здравии, чтобы 5 ноября получить "необычайное удовольствие" на свадьбе немецкого пекаря». Затем, на обручении царевны Анны Петровны, «22 ноября 1724 года… сидели в палатах в зале до 12-го часу при Их Величествах и Высочествах все господа».
Жестокая болезнь свалила Петра много позже, после водосвятия 6 января на Неве, где он, командуя Преображенским полком, видимо, застудил на пронизывающем ветру с залива больные почки. Слёг он 17 января. Но, согласно Евгению Анисимову, причиной обострения недуга был шок не холодовой, а династический: император понял, что даже жена ему не наследник.
Царю донесли, что камергер императрицы Виллим Моне берёт огромные взятки, улаживая преступные дела через императрицу. Поняв, что исполняет просьбы не самой жены, а очередного взяточника, Пётр впал в необычную даже для него ярость. Моне был 8 ноября арестован, пытан самим Петром и уже 16 ноября обезглавлен. Лёгкость казни разительно не соответствовала силе гнева, так что главным виновником, на мой взгляд, для Петра был не Моне.
Евгений Викторович Анисимов
Молва, естественно, объявила причиной гнева любовную связь Монса с Екатериной, но ни Хьюз, ни Анисимов не видят тому доводов. Если Хьюз не поверила чисто по-женски, то Анисимов, прежде веривший в любовную измену [Анисимов, 1998, с. 36], теперь допустил совсем иное:
«Намереваясь передать престол жене, царь, неожиданно столкнувшись с делом Монса, может быть, впервые подумал о том, не окажется ли в конечном счёте судьба великого наследия в руках какого-нибудь ловкого прощелыги вроде Виллима Монса» [Анисимов, 2009а, с. 430].
Добавлю: Пётр сам был виноват, окружив себя уголовниками и погубив как сподвижников, так и династию. Вернёмся к этому в п. 8.
Радовались ли бедам Писарева его бывшие питомцы-жертвы по Академии, или нет, не знаю. Однако вспомнилось мне, как мой отчим, историк географии Яков Михайлович Свет, увидав меня, подростка, за разглядыванием букета портретов в первой Большой Советской энциклопедии (то были члены ленинского ЦК партии большевиков), стал водить пальцем по ликам и приговаривать: «враг народа, враг народа, враг народа…». Это сразило меня – как же так? Неужто народ мог победить в революции, ведомый сплошь своими врагами? С этого, можно сказать, и началось моё прозрение по части советской истории.
Не думал ли нечто похожее юный Харитон Лаптев, стоя в оцеплении у очередного эшафота? Ведь то был ум первоклассный – почитайте его Записки.
Закончу тему царского террора цитатой из Валишевского:
«Он убил своего сына. Нет этому оправдания. Мы отвергли и отвергаем необходимость политическую, вызванную предосторожностью. Факты говорят сами за себя; но кому же, не пожелав иметь такого сына наследником, Пётр оставил свое наследие? Неизвестно. Екатерина овладела им благодаря придворной интриге. В продолжение полустолетия Россия предоставлена на волю случая и авантюристов. Вот ради какого результата Пётр заставил работать своих палачей. Но он был велик и создал величие России. В том его единственное оправдание» [Валишевский, с. 582].
Похожие книги
