Все в этом мире было так… кроме нее.
Виктория ела не так: все расходились из-за стола, а она все еще сидела за своей тарелкой. Мария была недовольна и молча мыла посуду, убирала со стола, молча демонстративно уходила из кухни.
Работала она тоже не так: девочка фантазировала, ей хотелось двигаться. И часто, поднимая вверх голову к облакам и небу, она замирала, глядя вдаль. И вздрагивала от вопросов матери, которая в раздражении спрашивала:
– Что сидим? Уже все сделала?
Взгляд в землю, и такая тоска…
Семейный подряд: помимо ежедневной рутины с животными, есть и другой тяжелый труд.
Виктория помнит: ранним утром, когда еще туман укрывал долины, они расходились по разные стороны своего поля, вгрызаясь в него инструментами. Она видела только размытые пятна недалеких деревьев. Воздух и земля были пропитаны влагой. А небо, издеваясь, давило на нее пасмурной белизной. И так проходили часы до обеда, затягиваясь вокруг нее в тяжелые жгуты. Под ногти неприятно забивалась земля. Работа под конец отупляла. Она уже не смотрела в стороны, и в глазах рябило, она пыталась определить время по тени.
А потом созревал урожай, и быстро-быстро надо было все собрать и заготовить: корзины пестрили плодами и ягодами. Их раскладывали на столе в кухне, на простынях в комнатах, и женщины целыми днями что-то резали, перебирали, мыли, варили. Резкие запахи переполняли дом. Расстояние, пройденное вверх и вниз по лестнице, ведущей на чердак, можно было сравнить с недельными прогулками в горы.
– Ну что ты как неживая? – прикрикивала Мария. – Что опять начинается? Куда ты собралась, лодырь? Ну иди, если нет совести, – и Виктория, пунцовая, продолжала работать. Вечером, когда она закрывала глаза, голова плыла, а рука повторяла монотонное движение дня.
Виктория помнила строгое стремление матери к чистоте и порядку. Но как будто этого было мало: с каким-то упрямством Мария вытряхивала белье, грела воду, вокруг были лужи из мыльной пены… А Виктория ждала простого внимания к себе. Но в редкие свободные дни Мария часто мучилась головными болями или была замкнуто-задумчива и молчала.
Виктория, заменяя общение, часто просто подолгу смотрела на лицо матери. И оно ей казалось прекрасным, было ли его выражение серьезное, грустное или печальное.
Романа
– Просыпайся, – тихо сказал отец. Он легко приподнял голову дочери, достал из-под нее подушку и, перевернув, снова подложил на место. Обратная сторона приятно охладила щеку и висок. Виктория провалилась в момент и полежала в этом блаженстве еще пару мгновений. Потом открыла глаза. В комнате было еще очень темно. Она встала и прошла на кухню, где Джузеппе уже собирал необходимое для рынка.
– Хорошо спала?
– Ага, – утвердительно и негромко хмыкнула Виктория, запивая холодным молоком свой завтрак.
Она наблюдала за ним; невероятно, как он быстро сметал громоздившиеся на столе продукты в несколько корзин. На отце был его неизменный торговый летний наряд: рубашка с коротким рукавом и брюки на ремне. Все было почти готово.
– Не спеши, но поторапливайся, – подмигнул он ей, и Виктория улыбнулась. Она в секунду выскочила из-за стола, прокралась в комнату и сняла с двери повешенное накануне вечером платье. Надев его через голову, Виктория расправила складки, затянула пояс. У раковины заплела волосы и надела косынку. Джузеппе уже вышел из кухни. Он оставил одну из корзин на столе, ее и прихватила Виктория, выходя из тихого дома.
