Здесь Виктория с отцом уже шли пешком на свое место – к грубым деревянным столам у стены, как раз напротив городских часов.
– А! Джузеппе, Виктория! – похлопывали их. – Ну и жара сегодня будет!
– А что там за крики?
– Это старая карга Кьяра, конечно! Порка Троя, холера, а не женщина!
– Ну-у, Виктория! Хороша! Дева Мария пусть пошлет тебе хорошего жениха… А, Джузеппе?..
И чересчур громкий смех, и глуповатые шутки.
Джузеппе улыбался, открывая зубы. Он делал широкие жесты, намеренно театрально, как будто отбиваясь от грубых разговоров. Но выглядел он свободно и расслабленно. От него исходила уверенность. Он нравился людям.
Виктория сосредоточенно выкладывала товар из корзин и молчала. Ей было одновременно и приятно, и неловко от обращенного на нее внимания. Она выпрямляла ноги до боли в коленях, чтобы справиться с напряженностью. И уж точно не чувствовала себя в безопасности, когда отец уходил поздороваться со знакомыми и обменяться новостями.
Прибывали люди, базарный день развернулся, и площадь набрала побольше воздуха в свои легкие и выдохнула его нарастающим гулом – ууух, ааа – поднялся купол разных голосов.
Кричали, зазывая с разных концов. Бранились, торгуясь. Заверяли и уговаривали.
Виктория наблюдала.
– Что, Джузеппе, как там Мария? – спрашивали постоянные их покупатели.
И, не дожидаясь ответа, переходили к главному о наболевшем: про усталость, про то, в какое тяжелое время перемен живут итальянцы.
Виктория укладывала покупки, дружелюбно улыбаясь, краснея на комплименты.
Настало время за пару часов до обеденной тишины, когда рынок вымрет, как будто кто-то даст условный сигнал. И редкие оставшиеся зеваки побегут прочь с пустеющей площади.
Виктория сидела, поджав ноги под платьем. Она одна, отца увел куда-то один из многочисленных знакомых. Рядом торговки с легкой хрипотцой пытались зацепить последних покупателей, ускоряя возможность пораньше уйти пустыми домой или расслабиться и наговориться до переизбытка, до тошноты.
– Сколько стоит твой товар, синьорина? – спросила Викторию женщина, которая встала напротив нее. Девочка встрепенулась. Перед ней – невысокая полная женщина с кольцами волос вокруг мягкого лица, которое собралось в сладкую улыбку. И Виктория говорит, показывая на сыры, и пасту, и творог под мокрой марлей.
– Мы поступим так, моя милочка, – перебивая ее, защебетала улыбчивая маска, – я освобожу тебя, и ты сможешь полететь домой, мой птенчик, – когтистыми пальчиками женщина стала подгребать к своей корзинке все, что лежало между ней и Викторией. Не переставая сыпать словами, она сказала: – За такую возможность, полагаю, ты не будешь против уступить мне. Я заплачу тебе, – она высыпала перед ней жалкую горку мелких монет. Виктория почувствовала тревогу, и оцепенение охватило ее: ведь было понятно – этого недостаточно, более чем недостаточно. Смутно она увидела, как соседние торговки замерли и скосили на них глаза, но хранили молчание. Никто не вмешивался. А Виктория завороженно, не зная, почему она не может сопротивляться, смотрела, как коготки постучали по крышке корзины, закрывая ее. И рома быстро зашагала прочь.
Щеки Виктории полыхали.
– Что же ты молчала? – накинулись на нее.
– А-а-а, Джузеппе, – галдели наперебой, – ворона твоя дочка!
Она еле подняла глаза, боялась посмотреть на отца.
– Что же произошло?
– Не знаю… Мы скажем маме? – Виктория зажмурилась.
