Наш маленький отряд появился в селе к вечеру, едва-едва засветились огоньки в окошках, притаившихся в снегу изб. Когда мы, спустившись в яр, въехали попарно на пустынную улицу, своим громким неугомонным лаем встречали нас одни собаки. Люди, несмотря на производимый нами шум, сидели по своим домам, не высовывая на улицу даже нос. Помещичий дом находился за селом и фасадом был обращен к дороге. Обнесенный высоким и крепким частоколом, он своим видом издали напоминал здешние крепости. Наш отряд гуськом пресек узкий деревянный мостик через ручей и приблизился к воротам. Я ехал впереди, как и подобает командиру, на своем Алезане, ходившим теперь под казачьим седлом. На мне был длинный синего цвета кафтан, носивший название чекменя, туго перетянутый в талии красным кушаком. В таком экзотическом виде, да еще с отросшей за дни пути щетиной, я выглядел настоящим казаком. Ради маскарада мне даже пришлось укоротить свои волосы и подстричь их на казачий манер. Северьян, всячески подчеркивающий готовность услужить мне, держался рядом, словно верный оруженосец. Полностью я ему пока не доверял, но делал вид, что уверен в его преданности. Тем не менее, заткнутые за мой пояс пистолеты были всегда заряжены, и я проверял их каждый день. Я прекрасно понимал, что стоит Гущину переметнуться на сторону мятежников, как вся наша операция пойдет коту под хвост. Однако риск есть риск. Без него в этом деле было никак. Я не мог не понимать, что вся наша операция была подготовлена, как говорят русские «на живую нитку», и достаточно малейшей оплошности, чтобы ее похоронить. И дело было не только в Северьяне, которому сказали, что от него зависит жизнь его командира Василия Егорьева. Наши казаки были с Дона, и раскусить их происхождение для Мокишева, жившего среди яицких казаков порядочное время, не составляло труда. И мы с Заблудовым решили этот факт не скрывать, а наоборот подчеркнуть, что взять их на дело было желанием самого Пугачева.
Путешествие в Самарскую губернию заняло у нас два дня пути, и, похоже, мы добрались до конечной его цели. Ехали мы долго, потому что Гущин, вел нас тем же путем, каким хотел сюда добраться Егорьев, обходя армейские гарнизоны и заставы. А вот Заблудов, наоборот, двигался прямо и раньше нас оказался в Сычовке, где решил обосноваться. Это была деревня в двенадцати верстах от Иваньковского.
Ворота усадьбы оказались на запоре, а во дворе глухо и зло залаяли псы, явно покрупнее деревенских «кабыздохов». Когда по мощным доскам ворот застучали рукояти плетей, из дома вышли люди.
– Кто там колобродит, на ночь глядя? – строго спросил чей-то низкий бас.
Я подтолкнул Гущина в спину, и тот крикнул:
– Свои, Богдан, свои, открывай!
– Свои по домам сидят, а не бродят ночами, да не пугают добрых людей, – бас на секунду замолчал и затем спросил. – Откуда меня знаешь?
– Аль по голосу не признал? – надсаживаясь, крикнул Гущин.
– Никак, Северьян?! – радостно изумился бас. – Вот так встреча! Ну, чего встали, отворяйте, ироды! – рыкнул он, обращаясь к своим спутникам, и ворота раздались в стороны, пропуская нас во двор. Там было темно, светились лишь несколько окон на первом из двух этажей дома. Они освещали небольшую часть двора и широкое крыльцо. Конюшня и другие постройки в глубине двора были скрыты в темноте.
С обоих сторон от ворот рвались с цепей огромные лохматые псы, захлебываясь в лае и давясь слюной. Перед крыльцом стоял кряжистый мужчина лет пятидесяти с длинными вислыми усами в накинутой на плечи шубе и с фонарем в руке. Он протяжно и зычно отдавал приказания четырем бородатым мужикам, суетливо и бестолково метавшимся по двору. Наконец, все успокоилось. Замолкли собаки, уведены были в конюшню кони, и мы были препровождены в дом. За двойными тяжелыми дубовыми дверями находился просторный вестибюль также слабо освещенный, Во мраке терялись очертания лестницы на второй этаж и сундуки по углам. На них мы положили шапки и оружие. Управитель, заметно припадающий на левую ногу при ходьбе, обнялся с Северьяном, по русскому обычаю трижды поцеловавшись с ним. И после спросил:
