На крейсерах «Смоленск» и «Олег» - страница 22

Мы спускались к югу не особенно быстро. Крейсер шел своим экономическим ходом, 12–13 узлов, но ход его задерживался как противным течением, так и SW-м муссоном, поднимавшим в океане довольно крупную зыбь. Здесь сказались чудные мореходные качества «Смоленска»: он удивительно легко всходил на волну, нисколько не зарывался носом и лишь брызги, сорванные ветром с гребней встречных волн, обдавая его с носу, залетали иногда на верхний мостик.

20 июля в первом часу ночи мы пересекли экватор; муссон стихал, и снова становилось жарко. Днем была сделана пробная стрельба из орудий, причем три 75-мм орудия после выстрела не дали отката. Патроны, отпущенные нам из Севастопольского порта, оказались очень неважными: многие из них, будучи по диаметру шире канала орудия, не годились совсем, другие же – 120-мм гранаты – рвались у самого дула пушки, производя этим самый неожиданный и небезопасный эффект. Неисправные орудия удалось потом наладить, но вообще я должен сказать, что Севастополь снабдил нас отвратительно как различными запасами, так и командой, и не будь «Смоленск» совершенно новым пароходом, со всем необходимым от Добровольного флота, никогда бы ему не удалось проплавать такой долгий срок, не пользуясь услугами портов.

В Севастополе к нашим крейсерам был всецело применен любимый прием портовых и экипажных властелинов – спихивать с себя всякую залежалую дрянь, пропадать которой в складах и казармах все-таки не резон. Они рады были представившемуся случаю так снабдить наши два крейсера, суда чужого ведомства, с которых-де и взятки гладки, и, конечно, никому и в голову не приходила мысль, что этим наносится вред общему русскому делу, русским судам, судам собственно не военным и могущим очутиться в таких критических обстоятельствах, когда каждый негодный патрон, каждый фунт испорченного мяса могут повлечь за собой гибельные последствия.

А команда? Нам дали отбросы всех экипажей черноморской дивизии – людей, почти исключительно призванных по случаю войны из запаса, людей вялых, забывших то немногое, что они знали когда-то на службе. 90 % этого сброда были люди порочные и штрафованные, отбывшие в свое время самые тяжкие наказания.

Люди эти, конечно, нисколько не интересовались ни нашим походом, ни общим ходом военных событий, – единственное их желание было вернуться домой на родину, и каждая миля поэтому, удаляющая крейсер от родных берегов, делала их настроение все хуже и хуже. Команда наша не умела ни работать, ни даже веселиться. Вечно хмурые, с выражением затаенного негодования на недовольных лицах, они работали как мухи, никогда не веселились и бесконечно ссорились друг с другом из-за всякого пустяка. Господи, – думалось мне, – что же это будет, когда нам придется воевать не с беззащитными купцами, а с настоящим вооруженным врагом? И вот, такими-то людьми укомплектовали крейсера в Севастополе, – худшей услуги не могли сделать и японцы!

Ведь знало же начальство, что мы отправляемся не на partie de plaisir (увеселительная прогулка (франц.) – Прим. ред.), а на дело серьезное и ответственное; знало оно также, что командиры крейсеров – прекрасные моряки, от строя отстали давно и вместе с таковыми же офицерами не могли явиться ни воспитателями, ни даже авторитетом для этой испорченной, разнузданной массы никуда не годных людей. Конечно, это не могло не прийти в голову рачительным хозяевам экипажей и главному их начальнику, но соблазн отстранить от себя элемент, портящий команды того или другого экипажа и причиняющий поэтому немало хлопот, был настолько велик, что мысль эта, разве только мелькнув, не повела ни к чему, и люди назначались; «надо почистить экипажи, так оно будет спокойнее», – думалось при этом.