Гражданскую одежду перенесли в склад, где в углу беспорядочно громоздились завалы обуви, шапок, штанов – всего того, в чем приезжают отдать конституционный долг Родине.
В солдатской столовой праздничные столы ломились от угощений. На мятых алюминиевых подносах горохом рассыпались зеленые яблоки. Вареная колбаса типа «Докторская», но рангом пониже, Куликов пошутил: «Фельдшерская» – наверно, на «Докторскую» только похожа». Хлебников уписывая за обе щеку все подряд, только мычал в ответ. Лимонад, горы хлеба, торты! – венчали этот царский ужин. «Ешь, ешь, – говорил Морбинчук Куликову, – скоро обо всем этом ты будешь только вспоминать. Слава Богу, у меня последний Новый год в армии, следующей осенью на дембель».
«Духи». Пришибленные новизной обстановки, жевали скромные бутерброды. Бойкие «караси» стремительно очистили духовские столы, подсмеиваясь над ними: «Они еще мамкина пирожки в туалет не отнесли».
Командир «Горпухи» подполковник Линевич произнес поздравительную речь. Затем телевизор показал поздравление правительства. Куликов, так и не понял, кто поздравлял, далеко и неслышно, видимо Горбачев. Праздничные столы к тому времени подверглись полному опустошению. «Духов» отправили спать, всем остальным комбат Линевич разрешил смотреть телевизор «пока передачи не закончатся». Офицеры отлично знают и поддерживают разницу между «духами» и «дедами».
Учебная рота построилась на вечернюю поверку. Старшина роты прапорщик Ганшин, это он был в Ленинской комнате, подал команду «смирно!», приступил к чтению списка личного состава:
– Абаев.
– Я.
– Азизов.
– Я.
Куликов от нечего делать считал, на сто тридцатой фамилии сбился отвлеченный красотой южного ночного неба с мерцающими в чернильной темноте многочисленными звездами. Холод постепенно проник под одежду. Тут список закончился.
За спиной, Куликова, кто-то из второй шеренги прошептал:
– Нормально, с первого захода, бывает, по три раза читает. Если кто в строю шевельнется, все с начала. Атас! Менстрик идет.
К строю роты подошел старший лейтенант Ерошин по кличке «Менстрик», он исполнял обязанности командира учебной роты.
– Рота-а! Равняйсь! Смир-рна-а! – скомандовал Ганшин. Повернулся. Сделал два шага, молодцевато перекатываясь с пятки на носок. Срочную служил в почетном карауле, вот натренировался, а такое не пропьешь, мышцы помнят.
– Товарищ старший лейтенант, вечерняя проверка закончена. Незаконно отсутствующих нет! За исключением: рядовой Чемерис в санчасти.
– Вольно, – сказал Ерошин.
– Вольно! – повторил команду Ганшин для роты.
Ерошин прошел вдоль строя, цокая подковами хромовых сапог и вглядываясь в лица подчиненных, словно Наполеон перед битвой. Нет, не Наполеон. Ерошин на обратном пути вдоль строя нашел, что искал.
– Почему улыбаешься!? – неестественно резко спросил Ерошин, и добавил ласково. – Сынок сраный. Как фамилия?!
– Киселев, – сказал, как-то нехотя долговязый солдат. На его лице была отображена мысль: «Ну вот, блин, дое… лся!».
– Кисель! – сказал сто-то из строя, рота сдержанно хохотнула.
– Молчать! Заорал Ерошин. Вы что думаете, я буду перед вами стелиться? Ошибаетесь! Выйти из строя! – приказал он Киселеву.
Размахивая руками не в такт движениям ног, Киселев вышел на два шага вперед.
– Отставить! – Киселев на полушаге вздрогнул всем телом, беспомощной птицей взмахнул руками-крыльями. Улететь не смог, испуганно оглянулся, всем видом спрашивая будто, – «А что не так?».
