Увидев гостя, он, смутившись, неловко смял купюры, сунул в карман и быстро выпрямился. Сняв пенсне и слегка щурясь, радостно оскалил зубы, приветствуя старого знакомого.
– Проходи, садись, родимый. Давненько ты у нас не был.
Затем вежливо усадил гостя за стол рядом с Еремеем Крутем, неказистым мужичком в драной рубахе и поношенных штанах, с бритой головой и пышными соломенными усами. Еремей был частым гостем в шинке: работал он рядом, на маслобойне. После пожара он построил новую хату и привел в порядок хозяйственный двор. Настало время платить за материалы и работу, и он поднимался с солнцем, шел на завод и не покладая рук крутил немецкий сепаратор, разделяя молоко на сливки и обрат. Уставший от забот, он находил утешение в водке.
Перед ним лежала закуска: на посеревшем от грязи холсте – ломоть ржаного хлеба и два вареных яйца. Рядом стояла бутылка.
– А почему бы нам и не пить? – протянул в раздумье Еремей, обращаясь к Ефиму. – Хоть маленько радости в душе набирается. Вот потому, брат, я и пью, чтобы в жизни интересу больше было.
Половой услужливо налил вновь прибывшему рюмку водки и поставил на стол початую бутылку. Ефим трясущейся рукой достал из-за пазухи замусоленную холщовую тряпицу, заскорузлыми пальцами развернул ее и разложил на столе. На холсте обнаружилась краюха ржаного хлеба да зеленый лук.
– Эх, – заворчал хозяин, внимательно наблюдавший за ним, – что ж вы с собой все тащите, разве я тебе закуски не подал бы?
– Да уж подал бы, только три шкуры за нее сдерешь.
– Вот народец, даже чай пить не будете, все вам дорого.
Ефим молча помотал головой, отказываясь от чая.
Противно заскрипела дверь, и на пороге появился Степан Гнатюк, долговязый крестьянин с красным от солнца лицом. Его маленькие зеленые глаза засветились радостью: он увидел сразу двух своих друзей. Степан машинально поправил кудрявые волосы и растерянно оглядел комнату.
– Чего это народишку сегодня мало? – удивленно спросил он, присаживаясь к столу.
– Так все в поле, на покосе. А мы вот здесь упиваемся в радость, – недовольно пробормотал Еремей и первым поднял рюмку. Лихо запрокинув голову, он выпил все до дна. Поставил рюмку на стол и довольно крякнул: – Ух! Крепка же у тебя водка, Давид Карлович.
– Хороша, матушка! – хитро заулыбался хозяин.
Ефим тоже осушил рюмку и, сморщившись, шумно выдохнул:
– Табаку насыпали, не иначе. Дураком станешь от нее, пропади она пропадом.
Занюхал горбушкой, потом зажевал зеленым луком. По телу пошло тепло, и захотелось жить.
Не успели закусить, как к ним подсел казак Семен Грибов и хрипло проговорил:
– Налейте Христа ради.
Ефим вздрогнул:
– Ты чего? Самим мало.
– Я же не с пустыми руками – топор купите, недорого продам.
Степан ухмыльнулся:
– Что, друже, пропился весь?
Семен утвердительно закивал.
Давно не стиранная рубашка сидела на нем колом и была разорвана на локте: некогда ему было переодеваться, уж больно торопился в шинок. За опояской висел плотницкий топор.
– Сам-то чем работать будешь? – недовольно спросил Ефим и налил ему из своей бутылки.
Выпили. Потом по второй, третьей…
Опять хлопнула дверь. Пришли новые гости, принесли с собой новые разговоры. За соседний стол присел заезжий мужик с седыми, гладко причесанными волосами, в опрятном мундире и сапогах. Ефим, глядя на него осоловевшими глазами, удивленно спросил:
– Ты, господин хороший, тоже пить будешь?
– Да! И как, посудите сами, не выпить служивому человеку?! Отца третий день как схоронил, – тихим усталым голосом объяснил незнакомец. На его худом лице с темными глазами виднелись следы от оспы.
