Тогда Давид не знал кто эта девушка. Он стоял как дурак в холодном винном погребе и пытался осознать, что она сбежала. Помахала у него перед носом десертом самым вкусным из тех, что он мог себе вообразить, и… оставила ни с чем. Он готов был землю рыть, чтобы её получить. Любой ценой. Ему была нужна только эта женщина, и никакая другая. Такого с ним никогда не случалось.
Давид любил секс. Давид практиковал секс. Регулярный, качественный, частый.
Но он приехал на устроенное Квятковским празднование не за этим. И не затем спустился в винный погреб, чтобы кого-то там неожиданно встретить. Скорее наоборот, он хотел побыть один. Ему было что вспомнить в том погребе. Он стоял, ничего хорошего от этой затеи не ожидая, когда вдруг появилась она.
Как глоток свежего воздуха. Как виденье. Как… чтоб его, наше всё!.. гений чистой красоты.
8. Глава 8
Её непокорные волосы выбились из причёски, и там, где намокли от пота, а вечер выдался душным, — на шее и висках, — скрутились в крутые спирали. Её макияж тоже пострадал — Давид видел на аккуратном носике чудесные маленькие веснушки.
Вся тонкая, звонкая, как балерина, с блестящими глазами и сбившимся, словно от быстрого бега дыханьем, она сразила Давида наповал, когда скинула туфли: маленькие ступни, изящные пальчики, убейте его — острые косточки, тонкие лодыжки. И окончательно лишила воли, когда застыла перед ним, испуганно приоткрыв пухлые чувственные губы.
Давид не верил в невинность в её возрасте. В восемнадцать-девятнадцать они уже знают всё.
И всё же тогда чуть не уверовал.
Её губы казались нецелованными, упругая грудь неласканной, стройные бедра не тронутые ни чьими жадными потными руками, а её вожделение таким искренним, словно она и сама от себя не ожидала, что её тело может так изнывать от желания, выгибаться навстречу мужчине, таять в его руках, дрожать и забывать обо всём.
Он и сам всё на хрен забыл, одержимый единственным желанием сорвать с неё платье и овладеть. Нет, к чёрту это грубое слово, похожее на технический термин — он хотел ею насладиться. Насладиться полностью. Каждой бьющейся венкой, выступающей косточкой, тонким пальчиком. Зацеловать, заласкать, довести до края. И взлететь вместе в ней. И где-то там на вершине блаженства разлететься на осколки, на искры, на атомы и превратиться в ничто. Ибо лучше уже никогда не будет.
Он хотел увести её за собой.
Но она вдруг вспорхнула и исчезла, как морок.
А та, что ему привиделась вместо неё, попятилась от него, как от чудовища, и убежала.
Когда Давид наконец вернулся на чёртову вечеринку, надеясь найти, разузнать кто она, ему и трудиться не пришлось.
Напыщенный мерзавец Эдуард Квятковский вышел на сцену толкнуть речь во славу своего вонючего бурбона, которым он не уставал бахвалиться, рассказывая о редких, специально выведенных сортах кукурузы, как другие гордятся породистыми жеребцами.
Рядом с ним стояли его дети: болван Ярос, высокомерный и душный, с таким выражением лица, словно имел всех в этом зале, и она — его дочь Саша. Такая же невинная, как жёлтая пресса, что немало попортила крови Давиду, окрестив Крысиным королём.
Он был потрясён. Опрокинут. Раздавлен. Он уехал с вечеринки сразу, как только смог, надеясь выкинуть Александру Квятковскую из головы, и никогда больше о ней не думать. Она дочь Эдуарда Квятковского, рождённая от него, воспитанная им, преданная ему, а значит, такая же.
