К концу четвертого года употребления мы из-за нереальной дороговизны даже самого разбодяженного героина перешли на дезоморфин, и перед глазами блюстителей порядка предстала жуткое сборище «крокодиловых» наркоманов, в антисанитарных условиях передающих по кругу один единственный шприц. Я только что укололась и соображала довольно четко. Визит полиции у меня особого изумления не вызвал, а вот столь своевременное отсутствие Стаса почему-то очень удивило
Статью, по которой меня судили, меняли несколько раз. Содержание притона переквалифицировали в хранение с целью сбыта, а затем и просто в хранение. Три года условно и принудительное лечение – это был необъяснимо гуманный приговор, но, жаль, в тот момент я придерживалась совсем иных понятий о гуманизме и когда судья честно предложила мне реализовать свое право на последнее слово, я открытым текстом попросила дать мне уколоться.
ГЛАВА II
За время нахождения в стационаре ко мне не пришел ни один посетитель. Родственников у меня в столице не было, а друзья –наркоманы (абсурдное выражение по сути своей, дружба и наркомания – понятия изначально такие же несовместимые и взаимоисключающие, как лед и пламя) обходили данное заведение десятой дорогой. Возможно, среди решивших «омолодиться» платников и присутствовали знакомые мне лица, но за три месяца наши пути ни разу не пересеклись, так как, пройдя краткий курс очищения крови, окрыленные наркоманы в темпе делали отсюда ноги и на всех парах неслись к барыге.
Нельзя сказать, чтобы мне было обидно за свою ненужность, хотя, иногда у меня в сердце что-то и ёкало при виде нагруженных пакетами с продуктами домочадцев, тщетно пытающихся докричаться до своих непутевых родичей с улицы. Принимая во внимание, что наше отделение располагалось на втором этаже, послания доносились до адресата в основном в форме нечленораздельных выкриков, однако эмоциональная окраска последних не позволяла усомниться в искреннем беспокойстве за состояние оступившихся детей и супругов. Изолированные от семей пациенты с чистой совестью жрали домашние разносолы и коллективно обсуждали свое недалекое будущее, причем, процентов шестьдесят было озабочено не поиском работы, восстановлением разрушенных отношений и репетицией слезного покаяния перед обворованными родителями и зараженными гепатитом женами, а преимущественно муссировало извечный вопрос из серии « как ширнуться и не спалиться».
После участия в этих беседах мне снова начинали сниться «героиновые сны» – цветные и объемные, будто стереофильмы, они червем сомнения вгрызались в мой мозг и заставляли оживать тщетно подавляемые воспоминания. Наркоман может легко забыть свою первую любовь, но своей первый кайф он не забывает никогда, и, «отмотав» примерно половину срока, я неожиданно осознала, что лечение заключается именно в борьбе с отголосками прошлого, пустившими метастазы по всему организму и настойчиво требующими повторения уже однажды испытанных ощущений. Я научилась сражаться с этими могущественными призраками их же собственным оружием – я сама пробуждала воспоминания, но намеренно освежала в памяти самые страшные мгновения своего сосуществования с героином. Нет, я не перестала видеть сны, но из вызывающих почти физическое влечение наваждений они превратились в обыкновенные ночные кошмары.
Абстрагироваться от будоражащих душу разговорах о наркотике оказалось не так-то просто, но я это сделала. Маленькая, но очень значимая победа меня невероятно окрылила, и на подъеме мне захотелось окончательно разорвать связывающие меня с героиновым безумием нити. Наверное, поэтому я и позвонила Стасу, сначала к себе домой, а потом, когда никто не взял трубку, набрала номер мамы-учительницы.
