Ей нужны доспехи от его голоса, от его улыбки, от его манеры говорить и смотреть, от его широких бровей, от всего.
Не желая ничего слышать, Варвара перебивает:
– Вот именно. Твоё имя тоже странное, но, заметь, я ни разу про него не шутила.
– Это, Варвара, и делает тебя такой замечательной.
Мизерикордия, кинжал милосердия, такое оружие было у рыцарей. Длинный и узкий клинок, нож, способный проникать в щели между доспехами, точнее, в одну самую главную щель – на шее, чтобы перерезать артерию. Добить. Не издеваться.
Мизерикордия, и на французском «мизерикорд» – это пощада, но есть ведь ещё английское слово «мизери», то есть – «страдание», и оно, чёрт возьми, подходит намного больше.
Снаружи Варвара слабо улыбается, изнутри – по ней разбегаются трещины. Кинжал милосердия безошибочно находит единственно верное место, треугольное лезвие аккуратно проскальзывает между доспехами, Оскар вскрывает их как улиточный панцирь. Он что-то говорит, но Варвара ничего не слышит.
Любой другой – нет. Оскар – Да.
Остаток вечера и ещё несколько дней Варвара ощущает себя абсолютно безумной, потрясающе счастливой и совершенно особенной. Варвара ощущает себя особенной ровно до третьего мероприятия, где становится ясно: рядом с Оскаром все ощущают себя особенными, так он общается с каждым.
Третье мероприятие – квартирник его друзей, и посреди огромной и одновременно тесной комнаты, где все за исключением Варвары друг с другом знакомы, она чувствует себя разбитой, неуместной и откровенно чужой.
Варвара сидит, вжимаясь в потёртое неудобное кресло: коленки подтянуты к груди, в руках – бокал рома с колой (потому что даже когда ты чувствуешь себя несчастной, точнее, особенно когда ты чувствуешь себя несчастной, ничего лучше рома с колой ещё не придумали), в голове – желание отсюда сбежать.
Рядом с Оскаром ей постоянно хочется «отсюда сбежать», и неважно, какое оно в данный момент, это «отсюда».
Коктейли бывают многослойными, думает Варвара, и тогда в них чётко видно границу между алкоголем и не-алкоголем. А ещё коктейли бывают другими, вот как ромкола в её стакане, попробуй разбери, где там газировка, а где благородный напиток (и можно ли называть благородным напиток, который ассоциируется только с пиратами?). Так и с чувствами: иногда ты можешь провести чёткую грань, но иногда – понятия не имеешь, где заканчивается влечение и начинается страх.
Её тянет к Оскару, и не заметить это можно только… нельзя не заметить. Её тянет к Оскару, но стоит ему оказаться рядом, в ней начинает истошно вопить предупреждающая сирена: ей страшно.
Оскар стоит позади её кресла, одним этим фактом запуская мурашки по шее, и, кажется, самое время цитировать фразу, успевшую разлететься по всем пабликам, сообществам и чёрт знает чему ещё: если вы боитесь к кому-нибудь привязаться, то – сюрприз! – уже поздно бояться.
Он прикасается к её волосам – сначала легко, почти невесомо, а потом пропускает их между пальцев, мимоходом касаясь шеи. Если прикоснуться ещё и ещё, пробежать касаниями вниз, обвести седьмой позвонок, то Варвара выгнется по-кошачьи и, может быть, начнёт по-кошачьи мурлыкать. Если он прикоснётся ещё и ещё, и пробежит касаниями вниз, обведёт седьмой позвонок, то Варвара, наверное, просто умрёт. Или – сорвётся с места и наконец-то сбежит.
Она не сбегает. Он ничего такого не делает. Просто играет с её волосами, и они, наверное, слишком мало знакомы, чтобы ей было так невыносимо понимать: ничего ничего не значит. Совсем. Оскар обнимает каждого, кто сегодня приходит, хлопает по плечам, ловит за локти, держит за руки. Он улыбается каждому, и что-то шутит, и всех одаряет вниманием – а все купаются в этом внимании и просят немного ещё.
