Через 30-минут все было готово к приему пассажиров. Ворота между грузовым и пассажирским портами открылись. Толпа беженцев хлынула вдоль перегородок к трапам.
У трапов перед посадкой на судно у всех строго проверяли документы. Когда допущенные к посадке беженцы подымались по трапам, на их усталых, а порой изможденных лицах светилась радость. Но какое горе испытывали те, кого отстраняли от посадки, можно было легко понять даже издалека. Ведь они прошли тяжкой, смертельно опасной дорогой мытарств, страха и лишений, пока добрались до Баку и, наконец, до спасительного судна. И вот трагический финал – дальше их не пускают…
Отвернувшись от окна, мальчик спросил:
«Мама, почему их не пускают? Куда они едут? Зачем?».
На эти вопросы было легко ответить, но принять все это было трудно.
«Не пускают, так как документы или билеты не в порядке, едут к родным, знакомым или просто бегут от фашистов куда подальше, чтобы остаться живыми» – с горечью ответила мать.
Посадка продолжалась два часа. Пароход был забит до отказа. Шум и гам царили теперь там, где еще два часа назад был слышен только гул главной машины.
Даже в каюту доносились крики и возбужденный говор беженцев. Желания выйти из каюты не возникало. Здесь они чувствовали себя как в осажденной крепости.
В 23–00 отдали швартовые, и буксиры выволокли пароход на рейд. Задрожали переборки и подволоки от мощного гула главного двигателя, и огни причалов и улиц Баку начали медленно удаляться. Они еще долго светили вдали, прорезая своим светом темноту ночи.
Гвалт на судне постепенно стихал, и, под утро, наконец, наступила долгожданная тишина.
Яркие звезды южного неба радовали глаза, а шум воды, разрезаемой форштевнем, напоминал рокот горной реки.
Ранним утром, когда ребенок еще спал, мать вышла из каюты и направилась на палубу, забитую пассажирами, спящими прямо на полу. Ей искренне было жаль этих простых людей, оторванных войной то дома и мирной жизни.
Море вокруг было зелено-синим, но по мере восхода солнца вода приобретала голубую окраску. В эти относительно спокойные минуты, когда младшему сыну не угрожала опасность, мать могла думать о старших сыновьях и муже, которые, несомненно, уже непосредственно участвовали в войне. Особенно ее беспокоила судьба второго сына Ленечки, служившего в пограничных войсках в Либаве, и принявших на себя самый первый коварный удар фашистов. Никаких сведений от дорогих ей мужчин она пока не имела.
С подъемом солнца постепенно судно начало оживать. Плачь и крики малых детей, громкие голоса пассажиров наполнили все вокруг.
Мать вернулась в каюту, где сладко спал ее младший любимый сын.
К полудню погода начала быстро портиться. На Каспии сильные шторма налетают стремительно, и море меняется прямо на глазах. Первый же порыв ветра сорвал развешенные пассажирами вещи и большую их часть унес в море.
На палубах появились матросы во главе с боцманом и начали крепить разбросанные вещи пассажиров, призывая их спуститься с палуб в трюм для их собственной безопасности и безопасности судна, перегруженного сверх всякой меры. В трюме было очень тесно и душно, и беженцы спускались туда неохотно. Однако, когда ветер набрал полную силу, и волны высотой до 3–5 м. с яростью обрушились на судно так, что по главной и второй палубам покатились реки воды, и над судном установилась сплошная пелена брызг, всех пассажиров буквально ветром сдуло с палуб в твиндек и трюма.
