На этот раз ему удалось уйти, и вскоре Миллар снова увидел его подле Тёклы Эльснер, очевидно, забывшего всё и вся, кроме своей соседки.
«Пример того, что называют coup de foudre», – подумал он и, заметив, что Хорт тоже издали наблюдает за парой, почувствовал, что, возможно, присутствует при первом акте драмы.
Это чувство ещё усилилось, когда позже Хорт подошел к нему.
– Я ухожу, – процедил Хорт сквозь зубы. – А что вы? Вам ещё не достаточно?
– Уже уходите! Да ведь котильон только начался!
– Знаю. Я не хочу видеть котильон. Если вы хотите, то без меня.
«Значит, и фрейлейн Тёкла уходит», – подумал Миллар. Однако, оглянувшись вокруг, он увидел бело-золотое видение, занимающее своё место в котильоне подле лейтенанта Плетце. Он быстро взглянул на Хорта.
– Кажется, я слышал, как герр Эльснер говорил, что они уходят до котильона?
– Тогда предполагаемым партнёром был я, – сказал Хорт с яростью. – Сейчас же совсем другое дело, спешить не надо.
Миллар с любопытством взглянул на Тёклу. Даже на расстоянии было видно, что она очень весела и на щеках её пылает румянец, то ли от быстрого движения, то ли из-за чего-то другого.
– Идёмте, – нетерпеливо бросил Хорт через плечо. – Нам нечего тут ловить. Или вы воображаете, что если ваш фрак сшит лучшим лондонским портным, то он имеет ценность в чьих-либо глазах? Ошибаетесь! Обычный чёрный фрак! И даже ваши деньги ничего не изменят. Идёте или нет?
– Да, иду, – сказал Миллар, заражённый против воли его дурным настроением. Отчасти он и сам был угнетён вечером, на протяжении которого военные мундиры и их триумфальные владельцы действовали как раздражитель на его нервы. И правда! Никогда ещё, ни в одном бальном зале, он не чувствовал себя практически невидимкой. У себя на родине он всегда рассматривался как успешный делец и завидный жених. Он не был самонадеян, но всё-таки ожидал, что, хоть он и иностранец, на него обратят некоторое внимание. С чувством уязвлённой национальной гордости и ущемлённого личного достоинства вышел он вслед за Хортом из переполненного зала.
Какие бы романтические чувства не пробудил бал в лейтенанте Плетце, своему слову он был верен, и потому два дня спустя Миллар в его сопровождении переступил порог полковника фон Грюневальда, командира двадцатого драгунского полка.
Самое время было для него, англичанина на чужбине, найти способ утишить тревогу, пожирающую его с тем большей силой, чем внимательнее углублялся он в изучение немецких газет. Враждебность, ничего кроме враждебности, не было в газетных столбцах. Почти каждый день жирные заголовки кричали о неудачах англичан, а искусно препарированные тексты сводили на нет их успехи. Ему казалось, что он видит торжествующие усмешки сквозь строки телеграфных сообщений, слышит насмешливые выкрики в шелесте разворачиваемых газетных страниц. «Еще одно поражение британцев», «Опять не повезло!», «Грубая ошибка генерала Буллера», «Неразбериха лорда Метьюэна» – таковы были заголовки, на которые натыкался его взгляд, а то же самое популярное издание, в котором он некогда прочёл про «съежившегося льва», теперь уверяло своих читателей, что только глухой не услышит поступи рока, растаптывающего Великобританию, а также что «британская колесница несётся в пропасть сквозь реки крови и грязи».
Как бы скептически не был он настроен в отношении подобных пророчеств, всё же, из-за своего одиночества, он стал слишком к ним восприимчив и, постоянно повторяемые, они терзали его нервы.
