«Я словно вхожу в логово врага», – думал он, следуя за своим спутником в гостиную полковника фон Грюневальда, и первые же слова, услышанные им, казалось, подтверждали эту мысль.
– Любой наш лейтенант – да что я говорю? – любой кадет, знает, как свои пять пальцев, то, о чем английский генерал узнает, если вообще узнает, по случайности, – так разглагольствовал перед своими слушателями высокий, костлявый человек. Очевидно, дискуссия о последних событиях южно-африканской кампании была в полном разгаре.
При виде гостя, оратор, оказавшийся хозяином дома, резко оборвал свою речь, повернув к нему загорелое исхудалое лицо.
Приветствия отзвучали, и Миллар получил возможность осмотреться. В комнате находились четыре человека.
Седовласый полковник, точный в движениях, с жёстким взглядом, простой в общении, очевидно, был тем, кем и казался, – солдатом до мозга костей. Общая простота обстановки, удивившая Миллара, соответствовала своему хозяину. В богатом промышленном городе, роскошь которого он уже успел оценить, подобное отсутствие модного комфорта производило впечатление спартанской простоты. Стулья были плетёные, диван под плотным покрывалом, видимо, служил и для сна, стены украшены литографиями с изображением лошадей, и симметрично развешанным старинным оружием, на полу лошадиные шкуры вместо ковров, в углу переносная книжная полка и нигде никаких безделушек. Позже Миллар понял, что не скудость средств тому причиной, а сознательный минимализм, некое военное кокетство, подразумевающее высшую степень мобильности, совместимую с современным комфортом. Жизнь на марше идеально подходила полковнику фон Грюневальду. В его домашнем укладе все было целесообразно, и к покупке новых вещей он относился с опаской, боясь нарушить установившееся равновесие. В полку рассказывали, что однажды дочь подарила ему домашний халат, и полковник не спал из-за этого несколько ночей. Для человека, привыкшего жить в состоянии постоянной готовности к марш-броску, было естественным просчитывать всё заранее, и процесс упаковки вещей в случае быстрого снятия с места был им продуман до мелочей. Не привила бы мадам фон Грюневальд своему мужу-педанту более непринуждённого взгляда на жизнь, – осталось открытым вопросом, коль скоро ей рано пришлось совершить марш-бросок в мир иной, а Хедвига, их единственная дочь, с малолетства воспитывалась им в жёстких правилах. Помимо полковника, в комнате находились ещё два офицера, его товарищи, оба крупные краснолицые, с той разницей между ними, что более молодой был красен по вине холерического темперамента, а другой, постарше, – вследствие очевидной жовиальности.
Четвёртой была женщина, та самая Хедвига, чей подарок доставил полковнику столько беспокойства. Маленькая, хрупкая, с каштановыми локонами на висках, белоснежными зубами, сверкающими при улыбке красных губ, – она безотчётно привлекала к себе с первого взгляда. Тонко очерченные стреловидные брови придавали её не очень правильным чертам энергичное выражение, которое ещё усиливалось благодаря маленькому решительному подбородку. У неё был яркий цвет лица и белый лоб, который она портила, собирая его в мелкие морщинки при малейшем поводе, от чего её брови ещё сильнее походили на стрелы. Взгляд серых глаз говорил о весёлости нрава, телесном и душевном здоровье, а каштановые кудряшки и живость движений придавали ей немного мальчишеский вид.
