Вопрос решался. Игорь терпеливо ждал результата, приводя себя в порядок, убираясь в своей квартире и жизни. С каждым днём он всё чётче понимал, что именно туда должен ехать. Удивляясь самому себе, он нет-нет да и обращался к Богу, прося о помощи в том, чтобы отец Савва – так он привыкал теперь называть своего одноклассника – получил благословение, потому что только он сможет объяснить Игорю, что же с ним такое происходит. В глубине души он рассчитывал на ответную откровенность.
В воскресенье вечером Григорий сообщил, что разрешение и благословение на беседу им получены. После того известия Игорь и обратился к Вардану Гургеновичу, настоятельно попросив предоставить отпуск.
В Санкт-Петербурге Самобытов рассчитывал по прилёте сразу отправиться на Валаам. Более того, Григорий сказал, что ему можно будет там пробыть хоть все две недели своего отпуска и говорить они могут столько, сколько понадобится. Отец Савва был абсолютно уверен в том, что всё решится так, как должно решиться, что надо просто спокойно ехать и идти навстречу Свету, что Бог его ведёт, о чём и сказал другу. Именно об этом Игорь думал, заходя в самолёт.
Направляясь к своему месту в середине салона, слева, у прохода, он увидел то, что ввело его, испытавшего многое, в некоторое замешательство. У окна стоял бордовый лакированный футляр для виолончели, а между ним и местом, к которому продвигался по проходу Игорь, сидела та самая дива из аэропорта. Она осталась в белой блузке и чёрных обтягивающих брюках, заправленных в ярко-синие ботфорты, которые были сантиметров на десять выше колен. Волосы, оказавшиеся немного светлее сапог, теперь спадали на плечи. Держа руки на коленях, она закрыла глаза, прижавшись затылком к спинке кресла.
«Та-а-ак, – подумал он, – ничего себе полёт начинается…»
Ставя наверх свою сумку, он увидел, что футляр пристёгнут, она – тоже. Руки девушка сжимала в кулаки так сильно, что кожа на костяшках стала совсем белой. Соседке нельзя было дать больше двадцати двух – двадцати трёх лет. И она не выглядела такой бледной, какой показалась ему в аэропорту. Игорь сел на своё место. Мелькнула мысль: а не глухая ли девушка? Она так и сидела, не шелохнувшись, пока он устраивал на полке свои вещи и садился рядом. И всё-таки, взглянув на виолончель, понял, что вряд ли.
Вскоре самолёт поехал.
Стюардесса, идущая по салону, нагнулась и дотронулась до плеча девушки:
– Откройте глаза, пожалуйста.
Та, вздрогнув, открыла глаза, одновременно разжав кулачки. Стюардесса пошла дальше.
– Так страшно?
– Нет, не так, а жутко страшно, ужасно, кошмарно.
– Зачем же тогда летите? Почему не на поезде?
– Может, я хочу разбиться?
– Смешно.
Она пыталась гневно посмотреть на него, но получился взгляд как у котёнка, которого обидели. Глаза у девушки оказались сиреневыми.
Игорь продолжал:
– Если хотите разбиться, нужно залезть на крышу десяти-, а лучше шестнадцатиэтажного дома и прыгать головой вниз, потому что, если ногами вниз, можно выжить, а суицидники прыгают наверняка. Остался в живых, значит, типа хотел покончить с собой, а на самом деле всего лишь привлекал к себе внимание. Таких даже в дурке не оставляют, а в армии наказывают, потому что это считается самострелом. И раз вы решили лететь, значит, уверены, что не разобьётесь.
– Почему? – спросила она, глядя ему в глаза.
– Посмотрите, сколько здесь людей; среди них дети, беременные женщины. Нет, вы и сами хотите жить, и им смерти не желаете. Или…
