Губы сами растягиваются в улыбке, когда слышу облегченный выдох. Да, плохая шутка. Зато от души.
– Сидение можно разложить или подвинуть, – отвечает серьезно, от него это звучит даже немного с намеком заботы.
– Доеду, уже недалеко.
Я хоть и с закрытыми глазами, но ощущаю, как он постоянно поворачивается ко мне, проверяет. Снаружи не пробить, а внутри такой впечатлительный.
– Точно домой отвезти или в больницу, может?
Зря шутила. Уже надоел.
– Домой.
Булочки мои в животе оживают. Допинг хлебно-молочный получили и кто-то из них решил заняться гимнастикой. Открываю глаза.
– Саш, я хотел поговорить,...
– Тшшш, – кладу руку на живот, чтобы успокоить прокурят, которые попросыпались. Что ты… папа их на машине катает. Невольно представляю, как они уже взрослые, угнали бы его машину и поехали кататься. И я бы с ними.
– Что теперь? - Снова то на меня косится, то на живот. – Прошло? Или началось? Болит что-то? Не понимаю твоей улыбки. – Если бы понял, то тут бы тебя и откачивали. – Саш, чего ты улыбаешься, можешь что-нибудь сказать?
– Ничего не болит, просто шевелится.
Сжимает руль и оборачивается подозрительно на мой живот.
– Ты прям чувствуешь, как в тебе шевелится?
Хмурится, как будто не детей вынашиваю, а оборотней.
– Ага. Как змеи там ползают, то печеночку пощекочут, то на мочевой надавят, то позвоночник погрызут.
Мы подъезжаем к моему району, притормаживаем на перекрестке и ждем зеленого.
Юра ловит момент, поворачивается, смотрит на живот. Там, через тонкую ткань платья видно шевеление.
– Можно потрогать?
Ну нет… Домбровский... Во мне четыре сердечка и каждое наперебой ускоряется. Ты потом уедешь к этой девушке, я думать буду, не спать. Зачем опять в прошлое? Подвез и подвез.
– Зеленый, поехали, – киваю на дорогу.
Поджимает губы, кивает и, будто понимает мысли, соглашается.
Юра снова смотрит на часы на руке, ускоряется. Судя по тому, что до нового часа десять минут, он опаздывает куда-то. Я не просила меня подвозить, сам захотел.
Юра о чем-то хотел поговорить, а я его сбила с мысли. Ну, раз не переспросил, значит, так хотел и настолько это важно.
Паркуемся возле моего дома.
– Батон и молоко забирай.
– Не буду, мне нельзя, лишний вес.
– Ты же ела только что, – усмехается, отстегивается и разворачивается.
– Чуть-чуть можно, но если заберу, то точно все съем. Доешь сам или накорми кого-нибудь.
Закатывает глаза и выходит из машины. Пока обходит капот, я пытаюсь отстегнуть ремень безопасности. Но так неудобно с большим неповоротливым животом это делать. Еще что-то заедает, как специально. Быстро не получается.
Юра открывает дверь, я как барыня сижу в карете. Выходить словно и не собираюсь.
– Там что-то заело, – тут же оправдываюсь.
– Подожди, я сам посмотрю. – Юра ныряет головой в салон автомобиля. Так близко возле меня, что голова начинает кружиться. Я замираю.
Аромат такой знакомый и родной щекочет в носу. Аккуратно небритая щека. Я помню все, от этого еще больнее. Вроде не чужой, а вроде уже не свой.
Задерживаю дыхание, иначе выдам волнение частыми вдохами. Хочу его ненавидеть еще сильнее, а когда вот так рядом наоборот хочу прижаться.
Половина меня понимает, что никто, вероятно, и не смог бы помочь папе, но кто-то должен быть виноват. Домбровский первый, кто попался тогда.
Юра щелкает замком.
– Все.
Я не могу больше задерживать дыхание, делаю глубокий вдох и в носу мгновенно начинается заварушка. Я хоть и прикрываю рот, но громко чихаю Домбровскому в ухо. Ударяюсь лбом о его плечо.
