Наши лучшие дни - страница 25

– Занятная у тебя худи, – выдавила Вайолет.

– Ага. Это Гриффины. – Он помедлил, счел необходимым уточнить: – Ну, сериал «Гриффины». Вы разве не смотрели?

– Признаю себя виновной.

Ладони у Вайолет вспотели. Прежде она с таким не сталкивалась. Нет, подобные разочарования ее точно не постигали. Подумать только: впервые встречаешь своего пятнадцатилетнего сына – и через пару минут обсуждаешь с ним телевидение.

– Вайолет, – Ханна наконец-то очнулась, – как насчет пуэра?

– Насчет чего?

Ханна уже проводила странные манипуляции с большим керамическим чайником.

– Нет, спасибо. Не надо. Я в порядке.

Вайолет села, Джона с Ханной заняли места за столом напротив нее, причем Джона поставил ногу на перекладину Ханниного стула. Вайолет кольнула привычная интимность этой позы, красноречивое «мы тут вот так живем, одной семьей».

Поза как бы задала тон дальнейшему. Говорила в основном Ханна. Джона и Вайолет отделывались краткими фразами, втайне довольные, что за столом не повисает молчание. Потом Ханна почти вынудила Джону выбрать для Вайолет одну из этих его хваленых кружек – топорную поделку. Вайолет же совершила худшее из возможного (никогда она себе этого не простит) – полезла в сумочку за бумажником. Джона пытался подарок ей преподнести, а она, словно эмоционально тупой «папочка» Уорбакс[22], сунула ему сорок долларов (в смысле, спасибо, брошенное мое дитя, за сувенир, а теперь ступай, купи себе что-нибудь). Едва пришлепнув купюры к столу, Вайолет горько раскаялась. Нет, не денег ей было жаль. Она бы с радостью отдала Джоне все содержимое бумажника – Дэнфорты явно еле сводят концы с концами, а Вайолет подсуетилась, навела справки о пособиях для патронатных семей. Ребенка на эти гроши воспитывать просто невозможно. Сама Вайолет за Уоттовы уроки игры на гитаре в месяц платит вчетверо больше. Сокрушалась она не из-за денег, а из-за холодной пустоты своего жеста. Почему так вышло – ведь цель была превознести работу Джоны? Детские ее карандашные рисунки, выставленные в «галерее» (разложенные на обеденном столе), папа покупал по одному-два доллара за штуку. Но Джоне сравнялось пятнадцать. Подобная льстивая опека в его случае неуместна. Вайолет – взрослая, она – мать. Где же пресловутое материнское чутье, где нежность, где благодарность? Ее собственная мать каждый неумелый рисунок своих девочек принимала как Вермееров шедевр. Вайолет следовало заключить Джону в объятия и без вопросов согласиться на пуэр (чем бы он ни был), причем пить его из бесценной зеленой кружки. Она же отмахнулась двумя двадцатками. Разве удивительно, что Джона буквально через несколько минут отпустил на ее счет гнусную шуточку? Вайолет встала, направилась к двери. Ханна поспешила за ней, стиснула ее локоть; была ли в этом реальная угроза, или Вайолет так только показалось?

– Вы только не подумайте, Вайолет, что Джона у нас невоспитанный, – заговорила Ханна. – Просто ему сейчас очень тяжело. Из-за нашего переезда. Он и так всю жизнь с рук на руки кочует…

– Почему вы его с собой не берете?

Они уже обсуждали это по телефону, когда Вайолет сама позвонила, чтобы установить первоначальный контакт.

Ханна побледнела:

– Мы всего-навсего патронатные родители.

Сказала, будто о кокер-спаниеле каком-нибудь.

– Почему бы вам его не усыновить? Все в деньги упирается? – Вайолет казалось, в ее тело вселился чужой – говорит за нее, слова и интонации подбирает. – Если проблема финансового характера, я могу… мы с мужем могли бы…