Читать онлайн Клэр Ломбардо - Наши лучшие дни

Привет, дорогие читатели!

Вы держите в руках книгу редакции Trendbooks. Наша команда создает книги, в которых сочетаются чистые эмоции, захватывающие сюжеты и высокое литературное качество. Вам понравилась книга? Нам интересно ваше мнение! Оставьте отзыв о прочитанном, мы любим читать ваши отзывы!

Copyright © 2019 by Claire Lombardo

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2025

Иллюстрация на обложке © Вероника Чернышева

Книги – наш хлѣбъ

Наша миссия: «Мы создаём мир идей для счастья взрослых и детей»

15 апреля 2000 г.

Шестнадцать лет назад

Люди всегда ее утомляли. Пожалуй, странно для женщины, которая пусть без первоначального намерения, зато с истовой покорностью подарила этому миру целых четыре человеческих существа. И тем не менее факт: столпотворение доводило Мэрилин чуть ли не до истерики – главным образом потому, что все эти тела, нарушавшие личное пространство, были ей неподконтрольны, непонятны и неприятны. Чтоб им провалиться, этим гостям, думала Мэрилин, прячась за старым деревом гинкго. Разумеется, при необходимости она могла «включить аниматора»; это она умела, дар ей такой достался. Вот только годы, долгие годы применения этого дара ее опустошили: сначала любезничать приходилось с состоятельными отцовскими клиентами, затем с мрачноватыми коллегами мужа. Позднее она фестивалила с приятелями своих детей, которым в силу возраста вечно то не так и это не этак. И никто не отменял соседей: только к одним притрешься – глядь, уже новые. Наличествовали также ее покупатели с аналогичным утомительным свойством. А сегодня она терпит в собственном саду сотню с лишним чужаков – мельтешащих, разодетых в пух и прах и уже здорово навеселе. Всё по случаю бракосочетания ее старшенькой, Венди. И она несет ответственность за их приподнятое настроение, будто мало у нее забот. Даже аппетит улетучился, хотя на трех экстрадлинных столах сплошь фермерские суперпродукты, деликатесы. Что ей до угощения, когда мысли исключительно о дочерях? Вон они, в летних платьях пастельных тонов – световые пятнышки на лужайке, плоды чрева ея, зачатые в блаженстве, на которое столь щедр ее муж. Кстати, где его носит? Она погрузилась в материнство, как в море, и вот результат: четыре дочери, четыре оттенка волос, четыре степени тревоги. Она, Мэрилин Соренсон, урожденная Коннолли, гуттаперчевое дитя капитала и трагедии, продукт сомнительного социально-эмоционального союза ирландцев-католиков. Но теперь, после всего, что было, вполне себе адекватная и работоспособная – «функциональная», как нынче принято говорить. Впечатляющая пышность русых волос (цвет собственный) и необходимый минимум знаний о литературной критике и о том, чем живут ее дочери. Она одета в платье-футляр оттенка еловой хвои, не скрывающее того факта, что икры еще упруги, а скульптурные плечи по-девичьи испещрены веснушками. Сегодня она – «мать невесты». Есть в этом выражении нечто театральное – ну и пусть. Она не выйдет из роли, она покажет, уж постарается, что не зациклена исключительно на благополучии своих девочек, ни одна из которых благополучной в этот июньский вечер не выглядит.

Допустимо ли сказать о нормальности «пощадила»? Как, например, об облысении – пощадило, дескать, облысение целый выводок? Взять Вайолет, вторую по старшинству, красавицу брюнетку в шелковом шифоне, – с самого завтрака у нее чудовищная, а главное, нехарактерная отрыжка. Чем-то спиртным, притом крепким. Венди, старшая, всегда вызывала беспокойство, и если сегодня меньше, чем обычно, похожа на солдатика в осажденной крепости, то определенно лишь потому, что несколько часов назад вышла за человека с банковскими счетами на Каймановых островах и что человек этот, по собственному выражению Венди, является любовью всей ее жизни. Взять Грейс и Лизу – разница в возрасте девять лет, но обе напрочь лишены способности адаптироваться к окружающей обстановке. Грейс – застенчивая, даже зажатая первоклашка, Лиза завершает второй год обучения в старшей школе. Друзей – ноль. Вот как это возможно – вырастить человечков в собственном теле, из собственной плоти – и потом в них же себя не узнавать? А собственно, что вообще такое нормальность с точки зрения социологии?

Грейси отыскала мать под деревом гинкго. Младшенькой было почти семь. Несносный возраст. С одной стороны, оглянуться не успеешь, как Грейси покинет родительский дом, а в собственном представлении она – дитя, со всеми вытекающими. Не далее как нынешней ночью это дитя попыталось забраться в постель к родителям. Собственно, пустяк, если бы родители в это время не были абсолютно голыми. От вечной тревожности Мэрилин тянуло к мужу – он давал ей успокоение на животном уровне.

– Солнышко, почему бы тебе не… – Мэрилин осеклась. Ровесников Грейс на свадьбе не было – только карапузы-малыши. И незачем поощрять нездоровую асоциальную любовь Грейс к собакам, незачем советовать девочке пойти поиграть с Гете. Однако Мэрилин остро нуждалась в уединении, хотя бы минутном, – такая сласть этот предвечерний воздух! – Ступай к папе, милая, – сказала Мэрилин.

– Папы нету нигде, – отвечала Грейс, по-детски плаксиво проглатывая гласные.

– А ты поищи его. – Мэрилин поцеловала дочь в темечко. – Потерпи без мамы минутку, Гусенок.

Грейс побрела прочь. Какое настроение у Венди, она уже проверяла. С Лизой на качелях уже качалась – пока Лиза не отвлеклась на парня, который с официальным костюмом напялил кроссовки. Четыре глотка шампанского – да, прямо из тонкого и звонкого высокого бокала – у Вайолет уже выклянчила. Иными словами, люди у Грейс все закончились.

Грейс чудно́ было, что нынче – в выходной! – родители не принадлежат ей безраздельно. И что дома все три сестры разом – со своими секретами и требованиями. «Единственное в мире единственное дитя, имеющее трех сестер» – вот как иногда называл ее отец. Грейс немного досадовала на Венди, Вайолет и Лизу, оккупировавших ее личную территорию. Успокоилась она, как обычно, рядом с Гете. Присела под кустом, усыпанным лиловыми цветами, прислонилась к собачьему боку, стала гладить заднюю лапу, где шерсть жесткая и кучерявая, как завивка-перманент.

Лизе было не по себе – младшая сестренка утешается обществом собаки, в то время как она, Лиза, только что познала, каковы на вкус десны и язык незнакомого парня, шафера. В дыхании его странно смешались запахи виски и руколы, а пальцами он вытворял с ее бедром, с нежной внутренней частью, нечто, заставившее Лизу отвернуться – то есть кинуть Грейс. Определенно же Грейс большая девочка и сама себя займет, а подобные уроки усваивать никому не рано.

– Расскажи о себе, – прошептал шафер, костяшками пощипывая кружевце стрингов, надетых Лизой в надежде как раз на такое развитие событий.

– Конкретнее можешь выразиться? – спросила Лиза. Вышло чуточку враждебно. Сколько она ни тренируется по части флирта, результаты – никакие.

– Вас в семье четыре сестры, – пояснил шафер. – На что это похоже?

– На преисподнюю, где вулканы извергаются гормонами. На нестабильность в режиме нон-стоп и выставку примочек для волос, – пояснила Лиза.

Шафер улыбнулся, озадаченный, а она повисла на нем и принялась отчаянно целовать.

Никогда еще Вайолет не была настолько пьяна. Сгорбившись, сидела в одиночестве у стола (наверно, всех гостей распугала своим видом). Минувшая ночь являлась Вайолет какими-то кусками, точнее вспышками: бар (бывший боулинг), синеглазый ее кавалер (неестественная пластичность локтевых суставов, тугие тиски бедер). «Универсал» его мамаши, заднее сиденье и звуки, которые стараниями парня исторгало горло Вайолет. Она сама их не сразу опознала как свои – так урчат порноактрисы или кроманьонцы какие-нибудь. Парень кончил первым – позднее, уже когда они перелезли на переднее сиденье, Вайолет все чувствовала характерную сырость между ног. Но он и Вайолет довел – профессионально, с дьявольским вниманием к деталям – до первого в ее жизни оргазма. Вайолет попросила высадить ее в квартале от дома – на случай, если Венди еще не спит.

Вайолет косилась на Венди. Вон она, сестрица, – в платье «Гуччи» (без бретелей, декольте в форме сердца), танцует со своим дипломированным миллионером в энном поколении под композицию «Не торопи любовь»[1]. Впервые Венди обскакала Вайолет. Блистательная, словно порхающая над лужайкой, как она контрастирует с похмельной младшей сестрой! Вайолет завладела целой фокаччей, щиплет ее с краешку, вон уже весь подол себе оливковым маслом закапала. И все же Вайолет ловила себя на улыбке. Да, она чуть улыбалась, видя, как Венди, в кои-то веки потеряв бдительность, волочит по траве атласный шлейф. Воображала – вот бы подойти к сестре и шепнуть ей на ушко: «Умрешь, если узнаешь, где я ночь провела».

Майлз, виновато улыбнувшись невесте, поддался на уговоры своего кузенчика (во время церемонии малыш был у них кольценосцем), проследовал с ним к столу, где красовался свадебный торт. Венди наблюдала за этими двумя издалека, со стороны.

– Кое-кто с отличием проходит курс молодого отца, – проворковали у Венди над ухом.

Чьи-то пальцы взяли ее за локоть – гостья со стороны жениха. Выглядит как личный брокер по недвижимости. Не женщина, а силиконовый гоблин. Вообще доходы этих на лужайке собравшихся в совокупности наверняка превышают ВВП средненького государства.

– Хорошо, что вы совсем молоденькая. У вас полно времени, чтобы облечь плотью семейное древо.

По ряду причин реплика вопиюще глупая и бестактная. Ну так Венди сейчас ответит так уж ответит.

– А кто вам сказал, будто у меня в планах – дележ наследства с целым выводком?

Брокерша изменилась в своем силиконовом лице. Ну и пусть. Венди с Майлзом постоянно так шутят, право имеют на подобные шутки. Венди считают охотницей за богатенькими? Плевать; им обоим плевать, и Венди, и Майлзу. Главное – и они оба это знают, – что с такой неистовой силой Венди не любила никогда и никого. И тот факт, что Майлз Эйзенберг полюбил ее в ответ, представляется чудом поистине космического масштаба. Ну а теперь она сама – Эйзенберг, она в тридцатке самых состоятельных семейств Чикаго. И может грубить кому захочет.

– У меня в планах – пережить всех и до скончания дней своих погрязать в непозволительной роскоши, – добавила Венди. Поднялась, пересекла лужайку, чтобы поправить галстук своему новоиспеченному супругу.

Дэвид отдельно отметил: листья на деревьях пошли в рост именно в тот день, разлапистые тени заплясали на драгоценной их лужайке. Целый месяц он и Мэрилин над этой лужайкой тряслись, собаку туда не пускали. Раньше как? С утра дверь откроют – беги резвись. А перед свадьбой Венди приходилось подрываться ни свет ни заря. Плащ прямо на пижаму – и вперед, Гете выгуливать по улице. Тем больнее Дэвиду смотреть, как в эту первозданную зелень вклиниваются ножки-нуазетки арендованных столов и стульев, как летят из-под них кругляшики удобренной почвы. Гете носится по лужайке, словно срок в камере-одиночке отмотал; снова завоевывает территорию, запретную для него по милости садовода, одержимого собственническими инстинктами. Дэвид вдохнул поглубже: воздух сыроват, не соберется ли дождь? Тогда бы гости пораньше откланялись. Подумать, сколько их уместилось в саду, и почти каждого он, Дэвид, видит впервые. Вспомнилось детство Венди, айовский дом. Венди карабкается на крыльцо, забирается на расшатанные кедровые качели, где устроились Дэвид и Мэрилин, втискивается между ними, а он обнимает дочурку, придерживает под мышки, шепчет, почти впадая обратно в сон: «Никаких друзей мне не надо, кроме вас, мои девочки». От этого видения голова закружилась. Дэвид, стоя возле дома, на который имел теперь все права, чувствовал себя столь же неуместным, как четверть века назад, еще до женитьбы, в промозглый декабрьский вечер, когда Мэрилин уложила его под деревом гинкго, а сама распростерлась у него на груди. Он стряхнул наваждение. Не сразу выцепил в море пастельных весенних тонов хвойно-зеленое платье жены. Вот, даже оттенок – заземляющий, уравновешивающий. Мэрилин полуспряталась в тени того самого гинкго. Дэвид отделился от забора, стал красться. Приблизился. Рука привычно скользнула на талию Мэрилин, и Мэрилин столь же привычно изогнулась, подалась навстречу.