Гармонист замирает и хлопает глазами, как старинная немецкая кукла.
– Тебе чего, Серега? – спрашивает Крис.
– Да я просто… это…
– Не тяни, мне еще гитару подстроить надо. Тебе-то хорошо, твой ящик всегда в тонусе…
– Ага, конечно, – обижается Серега. – Аккордеон – очень сложный инструмент. Там строй даже от давления воздуха зависит… плюс когда холодно, язычки замерзают… да еще, блин, неодинаково – одни больше, другие меньше…
– Прекрати, – машет руками Крис. – Язычки у него. Чего сказать-то хотел?
– Н-ну… я попросить хотел. Ты когда соло в романсе играешь, стой лицом ко мне. Ну, или вполоборота. Чтоб я аппликатуру видел. Я поведу второй голос контрапунктом, офигенно будет.
– Тебя Фил сожрет заживо за такие финты. Он перед комиссией знаешь как трясется?
– Да наплевать. Зато хоть услышим, как это все звучит в большом зале. Может, в последний раз.
Вот здесь Крис смотрит на него с интересом.
– Ладно, – говорит она. – Я поближе встану. Будешь видеть гриф. Это все?
– Ну и вообще. Успешно тебе отыграть.
– И вам того же.
Крис шутливо протягивает ему руку, он – легонько пожимает. Подушечки у него на пальцах упругие, но не грубые. Стучать по клавишам не так тяжело, как по струнам. Ну, или это гитаристы так думают?
Он перебирает ее пальцы, будто пересчитывает. Хоть и неловко, зато очень нежно.
Крис жмурится от удовольствия. Ч-черт. Нужно остановиться.
– Больше не делай так, – просит она.
– Почему?
– Ты все равно не умеешь.
Далеко по коридору, за серегиной спиной, хлопает дверь. Там музыканты выходят из гримерки. Серега беспомощно оглядывается.
– Я могу научиться, – говорит он.
– Ты даже не знаешь, что бывает дальше.
Сергей краснеет на глазах.
– Ты мне покажешь, – говорит он. – Основные… аккорды…
– Дурачок. Иди переодевайся. Смотри, ваши все уже в костюмах.
Непонятно почему, но Сергей улыбается. Радуется, что его дурачком назвали? Интересно, фольклористы все такие?
Он разворачивается и уходит. Крис разминает пальцы правой руки. Медленно подносит ладошку тыльной стороной к губам. Она еще чувствует на своей коже чужой запах. Еле заметный запах сигаретного дыма, выдохшегося парфюма, мальчишеского тела – или еще чего-то такого, древнего и дикого. Это странное ощущение.
Это неизлечимо.
Комиссия – трое скучных мужиков чуть постарше Филиппа Филипповича. Господин Пехтерев явно самый главный. Особенно если судить по марке часов.
Комиссия занимает кресла в шестом ряду. Там для нее накрыт скромный столик, да и сцена как на ладони.
Сцена эта вытянута в сторону зрительного зала наподобие подиума. На ней можно проводить даже модные показы, а уж ВИА «Молодость» разместится тут с легкостью и удобством.
Первыми, потупив взоры, на сцену выплывают девчонки. Белоснежные атласные платья местами скрывают особенности фигуры, а местами подчеркивают. Лебединую походку оттачивали два дня. С этой целью просмотрели даже старинное видео валютного ансамбля «Березка».
Маша Талашева выходит последней. Ее белая масочка, как ни странно, не выбивается из общего ряда. Темные косички (привет, девочка Уэнздей!) Филипп Филиппович велел спрятать под шелковую косынку, тоже белую, и теперь Маша неуместно напоминает суровую Снежную Королеву с эскортом из толстеньких пингвинов. Хотя пингвины в тех широтах и не водятся.
За Снежной Королевой появляются и парнишки. Они – в льняных штанах и рубашках-косоворотках, расшитых алым шелком. Фил, особо не заморачиваясь, скупил целый магазин белорусской одежды. Алые сафьяновые сапожки нашлись в театральном гардеробе. Выходит и Есенин (такое погоняло дали безответному Сереге). Рубаха на нем и вправду красная, атласная, и зеленый аккордеон на широком ремне дополняет образ.
