Насилие. Микросоциологическая теория - страница 10

Во-вторых, подобный анализ дает некую правдоподобную картину этиологии2 насилия лишь потому, что зависимая переменная в нем ограничивается определенными разновидностями противозаконного или в значительной степени стигматизированного насилия, – однако указанный подход не выдерживает критики, если расширить спектр до всех разновидностей насилия. Такие факторы, как бедность, напряженные отношения в семье, жестокое обращение в детском возрасте и т. п., не объясняют ни насилие со стороны полиции, ни то, какие солдаты совершают больше всего убийств противника в бою, ни то, кто именно управляет газовыми камерами или совершает этнические чистки. Доказательств, что из‑за жестокого обращения в детстве человек может стать полицейским-ковбоем3, загульным пьяницей или увенчанным орденами героем войны, не привел еще никто. Несомненно, кое-кому из читателей этой книги такое предположение придется не по нраву, ведь для тех, кто разделяет противоположное мнение, насилие естественным образом распадается на герметично закупоренные сегменты – при этом за «плохое» насилие должны нести ответственность «плохие» социальные условия, тогда как «хорошее» насилие (которое вообще не рассматривается как таковое, если оно совершается уполномоченными государственными агентами) не подлежит анализу, поскольку является частью нормального социального порядка. При таком образе мыслей появляется некая промежуточная категория безобидного или «озорного» насилия (то есть выходящего из-под контроля кутежа), или насилия, совершаемого «хорошими» людьми, – такое насилие объясняется или оправдывается иным набором моральных категорий: «это другое». Подобные разграничения представляют собой хороший пример того, как конвенциональные социальные категории мешают социологическому анализу. Если же как следует сосредоточиться на самой ситуации взаимодействия – представим себе разъяренного друга молодой матери с плачущим младенцем, вооруженного грабителя, который нажимает на спусковой крючок оружия, направленного на жертву налета, или полицейского, избивающего подозреваемого, – то мы сможем разглядеть паттерны конфронтации, напряженности и эмоционального потока, лежащие в основе конкретной ситуации, в которой совершается насилие. Такой подход вновь позволяет увидеть, что фоновые условия – бедность, расовая принадлежность, детские переживания – являются далеко не решающим фактором для динамики конкретных насильственных ситуаций.

В-третьих, даже те лица, которые совершают насилие, занимаются этим лишь в течение небольших промежутков времени. Давайте задумаемся над тем, что имеется в виду, когда мы утверждаем, что тот или иной человек склонен к насилию (violent) или «очень агрессивен». Нам приходят на ум люди, которые были осуждены за убийство или совершили серию убийств, участвовали во множестве драк, резали других людей ножом или мутузили их кулаками. Но если учесть, что повседневная жизнь разворачивается в виде цепочки ситуаций, минута за минутой, то на протяжении большей части этого потока времени присутствие насилия очень незначительно. Этот момент становится явным благодаря этнографическим наблюдениям, причем даже тем, которые выполнялись в городских районах с очень плохой статистикой по насилию. Уровень убийств в 10 человек на 100 тысяч населения (пиковая статистика для США, зафиксированная в 1990 году) – это достаточно высокий показатель, однако он в то же время означает, что 99 990 человек из 100 000 не подвергаются убийству за отдельно взятый год, а 97 000 из 100 000 (опять же, если обратиться к пиковым данным) не становятся жертвами нападений даже в ходе незначительных инцидентов. Кроме того, эти насильственные инциденты «размазаны» по всему году, поэтому вероятность того, что конкретный человек в конкретный момент времени конкретного дня этого года подвергнется убийству или нападению, очень мала. Все сказанное справедливо даже применительно к тем лицам, которые в течение года действительно совершают одно или несколько убийств, нападений, вооруженных ограблений или изнасилований (или, раз уж на то пошло, к полицейским, избивающим подозреваемых). Даже те люди, которые в статистическом смысле совершают много преступлений, едва ли делают это чаще, чем примерно раз в неделю. Самые нашумевшие массовые убийства в школах, на рабочем месте или в общественных местах, совершенные одиночками, уносили жизни не более 25 человек – правда, это, как правило, происходило в рамках одного эпизода [Hickey 2002; Newman et al. 2004]