Соломонида трижды перекрестилась и прошептала трижды иисусову молитву.
– Нут-ко поднимись, – приказала.
Внимательно осмотрела простыню, кивнула. Провела ещё раз пальцами по рёбрам и снова с удовлетворением отметила:
– Один только Господь спас тебя. И мне чуток помог. Зачем-от Ему ты понадобилась. Не скажешь, зачем?
– Не знаю, – тихо ответила Новосильцева. – Что со мной было?
Соломонида удивилась:
– Совсем память отшибло? Знат, до головы лихоманка дошла. Как еще с разуму не съехала… Выкинула ты. Кровью мало не истекла. Поняла?
– Теперь поняла… Не знаю, как благодарить вас, – произнесла Новосильцева, понимая всю тусклоту и беспомощность своих слов.
– Не знаш? – усмехнулась Соломонида. – А потому не знаш, что вы, мирские, живете вверх тормашками. Да как можно бабу, да тяжёлую, ещё и в армию? Шастать с пистолями. В людей палить. Всё бабское соображение и стыд потеряла. Одна только печка у тебя между ног осталась! И ту закрыть надо.
– Так у меня… – помедлив, тихо произнесла Новосильцева. – Так у меня вышло. Я, правда… на самом деле, пыталась убежать от войны. И… – снова подступили слезы.
– И не убежала, стало быть. Так?
– Не убежала.
– Снасильничали? Чехи, аль белые? Иль красные?
– Чехи хотели. Только не успели. Я из поезда прыгнула. На мосту, в речку. Перепугалась сильно, матушка. И… – она заколебалась.
Соломонида ждала. Прищурилась.
– А с ними что? – наконец спросила.
– Стреляла в них, – всё Новосильцева сказать не решилась.
– Вот оно! – удивилась Соломонида. – И правильно! Око за око. Сказано в Писании: «Возлюбите врагов ваших, но бейте врагов Господних». Порешила кого?
Новосильцева молча пожала плечами.
– Значит, порешила. Прыгала – и ни одной косточки не сломала. Господь над тобой руку простёр, – твёрдо сказала Соломонида. – Всё одно, чешских разбойников тебе опасаться следоват. А здесь у нас тебе бояться нечего, у кержаков-то.
Новосильцева кивнула и поёжилась.
– Можно спросить, Соломонида Наумовна?
– Спрашивай да поживее. Слыхала – пришли к нам.
– Я могу уже идти?
– Коли смерти себе не желаешь, недельки две-три ещё побудешь.
– Мне нельзя так много! – испугалась Новосильцева. – Мне мужа искать надо.
– Найдёшь, как на ноги станешь. Иначе прям на дороге и помрёшь. Только меня при тебе уже не будет. Теперь так-от: сейчас младшую пришлю, Гашку.
– А… позвольте ещё спросить?
– Дозволяю. Только живо.
– Вот вы про меня сказали – «городская»…
– Мирская, московская – уточнила Соломонида.
– Всё равно, не вашей веры – чужая.
– Чужая, – согласилась Соломонида.
– Муж рассказывал: старообрядцы не любят чужих. И к себе даже в избу не пускают.
– А за что же вас любить? – удивилась Соломонида. – Одне беды и хлопоты от вас. А то и хуже: силён Антихрист. Да не вечен.
– Вы меня к себе взяли, вылечили. И приют дали.
– Чего-сь? – прищурилась крестьянка. – Это ты про то, что в бане лежишь, а не в горнице хозяйской?
– Нет-нет, – смущённо заторопилась Новосильцева. – Я о другом…
– О том ты, о том! Знаем мы вас! Так чтоб поняла: баня – самое чистое место. Наши бабы, не как мирские, всегда рожают в бане. И я своих тут всех выводила на свет. На сей же лавке, где ты лежишь. А в избе тебе делать-от нечего. Потому как разные к нам ходят. Не к чему, чтоб тебя видели. Наганы твои, юбки военные. Будешь наша племенница из Перми, если что. У моего там сестра живёт, замужем. За купцом, из мирских. Ты погостить приехала и захворала.
