– К вам пришли, – чеканные слова Анны Владимировны сливаются с отчаянным визгом нараспашку раскрывшейся двери. – Говорят, что ваш отец.
Адамов-младший, воровато оглянувшись, быстрыми и резкими движениями тушит остатки сигареты и небрежно накидывает на шею ремешок фотоаппарата. Глаза его, покрытые тонкой пеленой задумчивости, вдруг принимаются ярко и глянцево сиять. И нет, это далеко не тот фальшивый кукольный блеск, двумя белыми бликами отражавшийся в глазах его матери во время того будто давно исчезнувшего в петербургских ливнях рокового вечера. Он заметно ускоряет шаг, но не спешит бежать навстречу. Все же ему по-прежнему необходимо участвовать в продолжении неоконченного спектакля, который он бросил было в Тихополе, пускай его фон и изменился.
– Саша. Здравствуй.
Глаза Александра, подобно хамелеону, без промедления принимают равнодушную матовость. Он отходит назад к столу и, снимая камеру с шеи, возвращает ее обратно на его поверхность.
– Я надеюсь, это все не больше, чем банальные подростковые гормональные выбросы, – Константин, будто немного смущаясь собственного приемного сына, рассматривает брелок-сердечко на ключах от дома, – и ты вернешься к нам. Пойми, мы волнуемся. В конце концов, по сравнению с дру…
– …другими людьми жизненные сложности в твоей судьбе решительно отсутствуют, – непроницаемо продолжает Адамов, сложив руки на груди. – Домой я не вернусь, даже не пытайтесь просить. Маме привет. – Он останавливается на пару секунд, будто старательно перебарывая себя. – Малышу тоже.
До самой поздней ночи он не может уснуть. Все смотрит воспаленными глазами на белое пятно на затененной стене. У белого пятна очертания прямоугольника.
С фигурой человека на веранде.
And all the people say
You can’t wake up, this is not a dream
You’re part of a machine, you are not a human being
Halsey – Gasoline
Бурлящие реки полуобеспеченной жизни в Санкт-Петербурге кипели и волновались своим чередом. Активно писались конспекты по химии, пропускались пары биологии после неоновых ночей в общежитии, проживание в котором на протяжении следующих трех месяцев скрепя сердце снова оплатили родители; то вяло, то с небывалым энтузиазмом учились черно-белые параграфы учебников по генетике и тлели листки с неудачными тестовыми работами, источая грубый и внезапно чем-то привлекательный ванильно-костровый душок.
Он старательно и по-бутафорски безразлично, как научил его театр жизни, убегал от настоящего себя. С нещадно бьющими по ребрам остатками надежды заворачивал за потаенные или первые попавшиеся углы лабиринта судьбы, осторожно и даже несвойственно нагловато пробегал мимо опасных ловушек, преодолевал очевидно непосильные для других и до смешного простые для него препятствия. Происходящее, однако, все же гораздо больше походило на загнанный крысиный бег по кругу, чем таинственные тупики древнего лабиринта.
Самое страшное заключалось в том, что Саше было действительно слишком страшно и дискомфортно прилагать усилия для остановки неумолимого бега в этом пластиковом колесе, чтобы стать хозяином самого себя и безжалостно, одним движением переломить адскую игрушку, незаметно засосавшую его в свой водоворот. Мы ведь всегда до дрожи в коленках боимся менять пластиковое колесо повседневности на свежую свободу неизвестности, опасаясь потерять даже эту безусловно мерзкую, но дающую твердую уверенность в стабильном завтра игрушку для грызунов.
