Наталья Бехтерева. Код жизни - страница 4

^>5.

Наталья Петровна Бехтерева не раз говорила и писала о том, что ей очень повезло и с этим детским домом, и с его директором. Он учил их быть «не детдомовскими», несмотря ни на что. Они ходили в школу, где учились «домашние» ребята, их хорошо одевали. Однажды им для работы – в детском доме было свое маленькое производство – выдали фланелевые оранжевые платья, и несколько девчонок по глупости отправились в этих одинаковых платьях в школу.

«Как на нас кричал тогда директор (ни до, ни после он этого себе не позволял): “Вы сами ставите себя в положение детдомовских!” С тех пор оранжевый цвет у меня вызывает отрицательные эмоции»^>6.

Мир детей может быть жестоким, здесь нельзя было ябедничать, доносить на других, как бы сильно тебя ни обижали, нужно было во что бы то ни стало показать свою стойкость. Была одна история, оставившая у Натальи Петровны на всю жизнь шрам на левой руке. По вечерам старшеклассники, дождавшись, когда весь персонал уходил, забирались на кухню и проверяли себя на выносливость. Они брали большой гвоздь, держа его щипцами, раскаляли на огне до красноты и потом прикладывали к руке – кто дольше выдержит: «Мы были жуткими идиотами, – вспоминала она, – не понимали, что рука состоит не только из кожи, костей, что там еще есть сухожилия и масса других полезных вещей, которые жечь не стоит. Но я честно перетерпела всех!»

Вскоре произошло событие, которое если не определило, то сильно повлияло на судьбу и дальнейший жизненный путь Натальи Петровны. Директор Аркадий Исаевич Кельнер однажды вызвал ее к себе и сказал следующее: «Твое будущее – дочки врага народа – это работа на кирпичном заводе. У тебя есть только один выход – стать круглой отличницей, самой лучшей в школе». И эти слова пробудили в тринадцатилетней девочке первую ее серьезную мотивацию – стать первой. В последующем это будет происходить не раз, практически всегда, и практически всегда вопреки. Вопреки окружающим людям, обстоятельствам, условиям.

Она стала лучшей в школе и благодаря этому поступила в первый военный год даже не в один, а сразу в два института, выбрав в конце концов медицинский.

«Я сама много раз задумывалась, что заставляло меня в блокаду переходить Кировский мост – каждое утро туда и каждый вечер назад, возвращаться в детский дом из института. Сначала у нас было 700 человек на курсе, в конце осталось трое. Было ветрено и безумно холодно – очень холодная была зима… И знаете, я прихожу к выводу, что это мама меня как будто бы “зазомбировала”. Можно выразиться красиво: я была запрограммирована на обучение. Помню, как в детстве иду по улице с мамой за руку и говорю: “Вот вырасту и поступлю в техникум”. “Нет, поступишь в институт”. В другой раз: “Мама, я пойду в балет”. “Ни в какой балет не пойдешь – будешь учиться, потом будешь работать в науке”. Она решила твердо, что я должна идти в науку. Но все-таки в течение жизни я периодически немного отклонялась от этой линии. В семь лет я действительно объявила, что очень хочу идти в балет. И мама с полной надеждой, что меня не примут в Вагановское училище, отправилась со мной на улицу Зодчего Росси. И там шли девочки, девочки, девочки… Кого-то принимали, но большую часть отсеивали. А меня на беду туда приняли. Не знаю почему – я была достаточно высокой и не очень уж грациозной – как я себя вспоминаю. Так вот, мама неделю лежала с полотенцем на голове, а я ходила в балетное училище полностью счастливая и сразу схватила тройку по русскому. Тогда мама меня забрала оттуда. И после этого я какое-то время вообще боялась танцевать, даже дома…»