– Ну, тогда сам Бог тебя ко мне послал. Поднимайся.
– Таможня дала добро, – сказал Ильфрид консьержу и направился к лифту, двери которого спустя несколько секунд приветливо распахнулись.
– Bonsoir, mon bon ami (Добрый вечер, мой добрый друг)! – с кривой ухмылкой на лице встретил его Гера. – Ты уверен, что твоего лекарства хватит, чтобы мне вылечиться?
Ильфрид протянул ему пакет. Тот, заглянув, восхищенно присвистнул:
– Да, такое количество и меня вылечит, и тебя вылечит.
Через минут пять за мраморным кухонным столом под емкий тост: «Будем» раздался звон хрустальных рюмок. Не прошло и шестидесяти секунд, как прозвучало очередное: «Будем». Между последующими звяканьями хрусталя паузы росли в арифметической прогрессии, но в стойкой тишине. Мужское молчание прервалось только после того, как бутыль опустела на пол-литра.
– Вот и жизнь наладилась, – значительно хмыкнул Георгий, слегка заплетающимся языком.
– Ага, – согласился с ним Ильфрид, глядя на него осоловевшими глазами. – И стал мир вокруг еще прекраснее, давай за это выпьем, – разлил он водку по рюмкам.
– Мир прекраснее, – выпив, оскалился в злой улыбке Георгий, – а моя бывшая жена еще большей сукой! – и со всей силой поставил на стол хрупкий хрусталь, так что его ножка с тонким звуком подломилась.
– Бабы к миру не относятся, – философски изрек его собутыльник, выставив указательный палец. – От них одни войны на земле.
– Ты прав, приятель! Ты такой умный! За это я тебя всегда уважал! Дай лапу, – протянул Гера ему руку, – и я хочу выпить за это. За тебя! Черт, рюмка-то вышла из строя. Ладно, и бокал сойдет.
Щедро плеснув в него водки, он мутными глазами посмотрел на мелкую хрустальную посуду приятеля. Отодвинул ее и придвинул тару объемнее.
– Вот это для нас, для мужиков.
– Лишка не хватим? – Засомневался в своих силах Ильфрид. Он уже сидел, опираясь локтями о стол, остро чувствуя притяжение земли.
– Давно я хочу лишка хватить. Да все никак не могу время выбрать. – Гера поднял бокал. – И вот оно нашлось, – захохотал он, – как только Настя сказала, что никогда не отдаст мне Тоню, – и залпом выпил сто грамм водки.
Ильфрид к своей порции не притронулся. Проблеснули остатки сознания в помутневшем разуме. У каждого человека есть слабые места. У Геры это была дочь. Оперируя ее именем из него можно было вить веревки, что и делала его бывшая жена.
– На-ка, закуси, – придвинул он приятелю тарелку с нарезанными салями, хлебом и лимоном. Гера был нужен ему не в бесчувственном состоянии. Надо дать ему выговориться. Высказать все, что терзает его душу и сердце. Только после этого он получит облегчение. Иначе от этой пьянки никакого лечения не будет. – И расскажи, что ответила тебе Настя.
– Эта сука! – со злостью выпалил Георгий.
– Стоп, – помахал рукой Ильфрид, – в начале закуска, потом разговор. Мне спешить некуда, я готов слушать тебя всю ночь и оказать поддержку в трудной ситуации.
– Если бы ты мог, – печально пробормотал его приятель. Откусил лимон, сморщился, но больше не от фрукта, а от мыслей о жене. – Я десять лет добивался всего этого, – Гера мотнул головой в сторону гостиной, – чтобы она перестала вопить, что я нищий. Теперь я могу позволить купить себе и личный пароход, и личный самолет. Но только не могу взять к себе своего ребенка. Ты слышал бы, каким она смехом рассмеялась, когда я сказал, что дочь, может жить у меня. Для этого есть все условия. – Георгий посмотрел грустными глазами на друга и прошептал устало, – я ее застрелю. Весь смысл моей жизни был перечеркнут ее смехом. Ее идиотским смехом! – Он ударил кулаком об стол. Тарелки вместе с бокалами подпрыгнули, весело звякнули.
