Став матерью, я ко-многому стала относиться иначе. Сама долгие годы не встававшая из-за учебников, Майей я позволяю отдыхать, если она этого хочет. Ей надо быть ребенком, пока есть такой шанс. Детство — такое мимолетное время, его на ценить. Дочь вырастет очень быстро, я даже заметить не успею, еще буду с теплотой вспоминать обо всех этих заботах и мелких проблемах.
И как только Победин может быть отцом такой замечательной девочки? Я много раз задавалась этим вопросом, но так и не нашла ответа. Хорошо, что он не знает о её существовании, ведь неизвестно, как бы он отреагировал. Мало того, что вырастила её в-одиночку, так еще и сейчас ни слова не сказала. «Ну всё, хватит. О чем-чем, а о его чувствах мне точно волноваться не нужно», — злюсь на собственную сентиментальность, которая вдруг решила ни к месту проявиться.
— Скучная ты какая-то стала, — говорит Фёдор после обеда, на который съедает зеленый салат. А меня, су-ка такая, из кабинета только в туалет отпускает.
— Если хочешь почесать языком, то почеши его об стену, — я настолько голодная, что зла, как черт. Не хочу никого жалеть, ни о ком заботиться, кроме своей семьи. А уж Победин за сутки успел надоесть мне до зубовного скрежета. Он, словно пульпит, ноет и ноет. — Оставь меня уже в покое.
— Нин, что с тобой? — и вдруг внезапно он на секунду становится тем, кого я когда-то любила: жизнерадостным и веселым. — Ты никогда такой не была ведь.
Ну и что я должна на это ответить? Что именно он меня сломал?
— Федь, я тебе еще нужна сегодня? Может, хватит издевательств для одного дня? Думаю, ты уже достаточно покуражился, — прошу его отпустить меня.
Наверно, что-то такое видит в моих глазах, потому что внезапно соглашается со мной:
— Окей, но завтра будь как штык к восьми. У меня несколько встреч, а секретарши еще нет. Записи кому-то вести надо.
Интересно как. Вот так быстро я из журналистки с известным именем стала рабыней на побегушках у зарвавшегося мужика. Приятного мало.
Домой я бегу чуть ли не в припрыжку. Едва выхожу из кабинета Победина, и даже дышать легче становится. В той комнате, пусть и большой, воздух спертый из-за той атмосферы, что царит между нами двумя. По пути захожу в кондитерскую, покупаю дочери пирожные, желая её побаловать — в последнее время из-за учебного стресса она плохо ест, уверена, что корзиночки с кремом и ягодами порадуют девочку.
Майя и впрямь с радостью воспринимает угощение. Открывает цветастую коробку прямо в коридоре и запихивает пирожное в рот.
— Вот за это спасибочки, — едва понятно говорит с набитым ртом. — Мамулик, а что-нибудь еще купила?
— Ну ты и прожора, — смеюсь над реакцией ребенка. Но я знала, что так будет, поэтому отдаю пакет из «Пятерочки». — Там и колбаса твоя любимая, и свежие огурчики, и творожный сыр. Все для твоих огромных бутербродов.
Майя сразу же бежит на кухню, явно намереваясь накормить нас сегодня сухомяткой. И пусть я стараюсь следить за фигурой, от кулинарных шедевров дочери никогда не отказываюсь. Поэтому с удовольствием объедаюсь сэндвичами, запивая их чаем.
— Ты сегодня рано, — справедливо замечает дочка, кидая взгляд на настенные часы. Там стрелка едва перевалила за три часа. — Что-то с работой случилось?
Не знаю, что ответить. Майе всегда было интересно знать, кто же ее отец, а я не говорила правды. Но тогда было проще, потому что Победин жил на другом конце света. Теперь же, когда он в поле нашего зрения, я еще сильнее не хочу их встречи. И что прикажете делать? Лгать собственному ребенку? Девочка она уже взрослая и, если захочет, сама раскопает правду. Дилемма слишком жестокая для меня.
