До вечера мы проболтались в ни к чему не обязывающих делах, обустройстве нашей стоянки и разговорах. Многочисленные «А помнишь?» и «А что сейчас Лёха?» перемежались поисками лесных даров и созерцанием окружающих пейзажей. К вечеру, когда все судьбы знакомых нам когда-то людей немного прояснились, а старые анекдоты промассировали закостеневшие извилины, мы понавытаскивали из затончика, куда Сашка воткнул электрод, не самую маленькую кучку всякого рыбьего сброда с удивлёнными глазами, отпустили совсем мелких и совсем незнакомых, набрали для ухи мелочи, завернули в лопухи и крапиву крупную (для дома), а одну непарную стерлядь, не разделившуюся между нами двоими, отправили в котелок, решив, что уха наша сегодня будет стерляжьей.
Ну так и вот: костёр лениво томил ведро с ухой, искры от костра бодро взлетали к небу, теряясь между своих астрономических собратьев. День кончался, и кончался хорошо.
Съеденная уха медленно усваивалась, радуя каждую из клеточек довольного организма этим маленьким счастьем. Перец с солью, щедрой рукой насыпанные сначала в котелок, а потом ещё для чего-то и в миску, навязчиво, но приятно щекотили губы, добавляя ухе совершенно особое недомашнее послевкусие. Наступившая ночь, ограничив видимость небольшим пятном света от костра, создала иллюзию, что мир съёжился до таких размеров, что остались только мы: уха, костёр, я и Михалыч. Дети, жёны, работы, автомобильные пробки, идиотские сериалы, и остальной бред вроде рекламы и должности пиар-менеждера оттеснились настолько, что казались инопланетными. Причём семьи были на одной планете, а вся остальная чушь – на другой. Вот такая вот получалась мини-галактика! Иллюзия идиллии… Может быть, рыбалка и костёр – это просто желание и возможность для мужчины уйти подальше от тех проблем, которые придумывают для них жёны и начальники? Не знаю, как у вас, а я любой сериал, который с восторгом смотрит моя жена, терплю от силы пятнадцать минут. А про начальников и вовсе здесь говорить не буду, вдруг дети прочитают…
Я уже давно вытянулся рядышком с костром на так и не раскинутой нами палатке, и лежал, закинув руки под голову и в промежутках между ленивыми мыслями старался разглядеть и угадать, в какое созвездие полетит следующая искорка из костра. Получалось не очень… Из всех созвездий я знал только Большую и Малую Медведицу и Кассиопею, а искры как раз летели к тем, которых я не знал, сворачивая в сторону или и вовсе затухая. Сашка, напряжённо съёжившись, сидел на каком-то сучке и покусывал травинку. Говорить не хотелось, и мы молчали. Вернее, я молчал.
Сашка производил гораздо больше звуков: он сопел, вздыхал и шумно пытался устроиться на своём сучке поудобнее, но у него не получалось. В конце концов, он своими сопениями начал мешать мне, и я, не выдержав, приподнялся на локте и внимательно оглядел Михалыча ещё раз. Мда! Я не Шерлок Холмс, и дедуктивным методом я не владею. Вернее, скажем так: результат использования дедуктивного метода зависит от того, кто им пользуется: Шерлок Холмс или доктор Ватсон. Так вот, даже Ватсон, понаблюдав за Сашкой, понял бы, что он далеко не просто так, ради своего удовольствия четыре дня торчал у меня «на галерах», а теперь ещё и утащил меня на рыбалку в ночь, чего с нами не случалось с тех времён, когда мы ещё носили пионерские галстуки. Мне до сих пор не пришло в голову спросить его о детях-сорванцах, о жене Ольге, приятной милой женщине; и почему за всё время никто ни разу ему не позвонил, и он никому за эту неделю не объяснял в трубку ничего на русском, таком непонятном языке о своих «морозоустойчивых обезьянах». Что-то случилось у Сашки. И что-то серьёзное случилось. И сказать это серьёзное он может только мне, иначе уехал бы он на следующее утро, как обычно. Оставалась у нас только одна ночь, поэтому пора уже было и начинать....
