Когда вести о жестоком обращении с голытьбой и казаками на Дону дошли до станиц, Булавин призвал казаков со всей округи и с нетерпением стал ожидать их в Ореховом буераке в трех верстах от Новоайдарского городка.
Кондрат напряженно вслушивался в тишину, выглядывал в окно, но шли часы, а пришли единицы. В настроение атамана выросла тревога – где верные казачеству товарищи? Эта неопределенность породила в его душе горечь. Он почувствовал себя забытым всеми.
Но его тревога была напрасной. Увидев на майдане несколько сотен казаков, и в их числе Семена Беспалого, Никиту Голого, Семена Драного, Ивана Лоскута, Григория Банникова и дьяка Гордея, Кондрат скинул с плеч горький груз. По всему майдану прокатился вздох его глубокого облегчения, но на лице атамана еще долго стояло напряженное выражение.
Булавину в те годы было уже под пятьдесят лет, но вид у него был молодцеватый. И хотя атаман вел себя спокойно, с достоинством, но усталость от предыдущей бессонной ночи давала о себе знать. Ему пришлось предпринять немалое усилие, чтобы показать себя бодрым.
Когда все собрались и подтянулись к станичной площади, склонившееся к югу солнце высветило темную толпу. В солнечных лучах сверкнули сабли и блеснули пики.
– Круг тихо, Булавин гуторить будет! – сдержанным голосом крикнул Семен Беспалый.
Кондрата очень распирала радость от присутствия своих соратников. Он бы тяжело переживал, если бы их не было рядом. Еще никто не видел его в таком настроении.
– Казаки, что творит Долгорукий всем ведомо, – обратился к казакам Булавин, подчеркнув жестом руки каждое слово. – У старожилов носы и губы режут, многих кнутами бьют и вешают, некоторых наших женщин берут силой, а детей кидают за забор. Мы не может простить этого царскому сатрапу. За эти бесчинства Долгорукий должен ответить своим животом!
Рокот многих голосов взбудоражил тишину. По изумленной толпе казаков пронесся злой говор. На майдане возник возмущенный шум, невообразимый гвалт и оглушительный свист. Ропот в толпе все нарастал, нарастал и вдруг сменился глубоким молчанием.
– Но нас должно беспокоить не только это! Старое Поле и наша казачья вольность должны остаться неприкосновенными. Когда это было, чтобы с Дону выдавали беглых людей? Никогда не бывало! Мы всегда давали приют обиженным и обездоленным.
Тяжело передохнув, Кондрат Булавин перевел дух.
– Вы хорошо знаете, что наша жизнь веками проходила в извечной борьбе с турками, горцами и степняками. И что произойдет, если мы перестанем принимать людей? Потери будут, а притока новых сил нет. В таком разе казаки все переведутся, и мы ни за что не сможем удержать в своих руках Дон.
Атаман вытер рукавом пот с лица и обвел горящими глазами униженных людей.
– Царь хочет отобрать наши казачьи традиции и нашу старую веру. Злые бояре и немцы заставляют нас брить бороды и усы. Они жгут наши часовни по всем казачьим рекам. И хотят отвратить нас от христианской веры, чтобы ввести в эллинскую.
Казаки, почувствовав в себе дерзость, одобрительно кивали головами. Они испытывали небывалую радость от дозволенной свободы. Впервые за многие годы они могли наговориться всласть. Из-за этих чувств они не жалели ни времени, ни душевных сил. На потных лицах лихорадочно заблестели глаза.
Те, кто был ближе к атаману, не сводили с него восторженного взгляда.
