Спрыгнув с коня, Новиков задыхаясь, спросил Ефима Семилетова:
– Где атаман Булавин?
– В войсковой избе сидит, – ответил Ефим и с интересом спросил: – А, что?
– У меня весточка для него, – привязав коня к коновязи, пояснил Панька.
Дверь в избу Новикову открыл дьяк Гордей. Находившиеся внутри казаки встретили Новикова безмолвно. В избе от буйно разросшейся под окном акацией стоял сумрак. Панька с трудом дыша, протянул атаману письмо.
Взглянув на запыхавшегося юношу слегка прищуренными глазами, Кондрат недоуменно спросил:
– Откуда у тебя бумага к князю?
– Атаман Фома Алексеев дал доставить князю, – ответил Новиков, все еще охваченный азартом лихого наездника и сбивчиво рассказал, что ему известно.
Булавин передал свернутое в трубочку письмо дьяку Гордею. Тот хмуря брови зачитал его вслух и, крякнув возвратил Булавину. Из перехваченного письма стало известно, что атаман Шульгинского городка предупреждал Долгорукого о том, что Булавин собрал две сотни казаков, чтобы уничтожить его отряд.
– От кого Фома прознал? – поменялся в лице атаман.
– Его сыновья возили сено из Орехового буерака, – ответил Новиков, стирая с разгоряченного лица, выступивший градом пот. – И там прослышали, что вы собрались побить князя.
Булавин от негодования то бледнел, то краснел.
– Молодец, что донес бумагу, – поблагодарил он Паньку, и чтобы придать фигуре лихой вид, тщательно оправил одежду. – Что будем делать?
После небольшой паузы старшина Савельев тихо обронил:
– Я уже говорил Кондрат: наказной атаман и старшины дали мне понять, что одобряют нападение на отряд Долгорукова.
– Тогда этой ночью тихо подберемся к ним и неожиданно ударим, – с расстановкой произнес Кондратий и акцентировал внимание казаков, что Фому надо взять живым.
– Любо, атаман! – откликнулись казаки.
Попрощавшись с Семилетовым, Новиков ловко взметнул в седло и пулей вылетел из ограды. Подняв белый шлейф над дорогой, конь вихрем промчался по улице. Еще пыль не осела, а от Паньки уже след простыл. Всадник словно исчез в сером облаке.
Уставший и голодный Булавин остался ночевать в войсковой избе. И весь вечер с его ума не сходили Ульяна с Никиткой. Они крепко вросли в его сердце, он каждый день о них думал. После дум о жене с сыном у Кондрата на сердце стало теплее. И в его душе выросла надежда на лучшее время.
Кондрат кинулся в неизвестный мир борьбы, как в омут. От многих дел у него закружилась голова.
В середине поникшей осени, изнуренный походом Долгоруков, двигался вдоль реки Айдар. Ни днем, ни ночью не смолкали чавканье ног и шлепанье конских копыт. И сколько бы они ни шагали, до ближайшего городка было не близко.
В дороге царскому войску приходилось преодолевать много трудностей, поэтому среди солдат редко звучали разговоры. Отдаленность от дома вселяло в их сердца неуемную робость. Даже в холодном осеннем воздухе чувствовалась беспокойная тревога.
– Когда будем в Шульгинском городке? – в спокойной раздумчивости прервал молчание князь.
– Через пять верст, – ответил с обычной улыбкой Ефрем Петров и сухо спросил князя: – Где ночевать будем, Юрий Владимирович?
Сердце Долгорукого кольнуло неприятное чувство.
– В Шульгинском городке остановимся. Надо перепрячь лошадей и пополнить запасы с фуражом.
– Там есть где разместится – не пропадем, – проговорил Петров.
– Жаль, такая благодать кругом, – мечтательно сказал Семен Несвицкий, вдохнув смолистый воздух. – Самое время ночевать у реки возле костра.
