- Олесь. При чем тут я? – Лева бросил взгляд на фотографию. – Это сын писательницы.
- Мда? А тебе он никого не напоминает?
- Слушай, я уже запутался, кто мне кого в этой истории должен напоминать. Говори прямо. Пожалуйста.
- Ну, на мой взгляд, тебя можно поздравить со счастливым отцовством.
- Что?
Вот Лева уронился в кресло. Через мгновение подскочил. И заорал, да так, что все задрожало:
- Слушай. Бред же! Ты слышишь, что ты говоришь!!!
- Очень похож. Посмотри.
- Это. Полный. Бред! – Лева взял себя в руки и стал говорить холодно р отрывисто, бросая на Олесю взгляды-кинжалы. – Этого просто не может быть. Ты представляешь себе, какой бы это был хайп. До неба просто. И потом – мне никто ничего не сказал.
- Скорее всего, так оно и есть, Лева, - поднялась Олеся. – Хотя у нее в это же самое время мог быть в любовниках еще один зеленоглазый красавец с твоими чертами лица. Я ж не спорю. Вполне.
- Олеся! – рявкнул певец.
- Тебе виднее, - она примирительно вскинула руки, но уже выходя из комнаты, не выдержала и промурлыкала. Еле слышно. Но Леве должно было хватить:
- Но оказалось, что она беременна с месяц.
А рокк-н-рольная жизнь исключает оседлость…
И вышла, вдохновленная замечательным рычанием.
…
Ночь.
Он играл до изнеможения, сам не понимая, что рождается под пальцами и как это звучит. Бред-бред-бред – злились ноты. Бред-бред-бред – билось в голове.
А потом он замер под умирающие звуки рояля, как будто споткнувшись. Пианино на кухне. На улице Глухая Зеленина. Чуть ли не «Красный октябрь». И если оно расстроенное. Он вспомнил себя… Сколько ребенку? Четыре?
Четыре года.
Музыка как чудо. Музыка как игра. Музыка как сказка, о которой всегда не получалось рассказать родителям. Некогда. Потому как у них гастроли, репетиции. Два пианиста.
И что бы с ним было, если б звучало фальшиво? Он до сих пор воспринимал любой звук мимо как физическую боль. И если Олеся права, то… этот мальчик.
Он вскочил. Заметался по репетиционной, чуть не снес стойки с микрофонами, в последний момент перехватил, поставил на место.
Глупости. Какая лихая несусветная чушь! Да если б это произошло, то девица явилась бы к нему. Трогательная и страдающая. И он бы платил. О да. Щедро. Естественно, щедро. И, кстати, хорошо, если б пришла к нему сразу. А не куда-нибудь на ТВ, рассказывать подробности и получать бабосы. Так что фантазии Олеси – это только лишь ее фантазии. К счастью. Или к сожалению? Черт его знает.
Что он вообще помнит о той девчонки с вечеринки?
Много. Все. Он тяжело вздохнул и признался: о той девчонке он помнил все. О ночи, которая вдруг превратилась в целые сутки удивительной, отчаянной страсти. Странной, обжигающей. Словно кроме них не осталось больше людей во всей Вселенной, и время катастрофически истекало. По крупинками безжалостных песочных часов.
Ее вскрики – он готов и сейчас проиграть их по нотам. Его ликование – словно он обрел что-то родное и чудесное. Их жадность и ненасытность.
Шум океана под окнами и крики чаек бэк-вокалом. Шипение сгоревшей яичницы – они под утро захотели есть до дрожи, стали что-то соображать. И… он нечаянно коснулся ее руки, когда она возилась со сковородкой. Стол был крепкий, а еду пришлось выкинуть, а потом сбежать на террасу от невозможного запаха и заказывать на рассвете роллы. Как они хохотали, поедая их, встречая рассвет, обнимаясь на террасе. И это было как-то естественно что ли? Как же это было хорошо! Ветер неспешно катил волны, все усиливался, как будто звал за собой.
