Когда слух постепенно возвращается ко мне. Он приходит и прервав пение внутри моего кокона говорит, нагнувшись к самому моему уху:
– Я ведь нашел её! Да! Это очень редкий вид.
Он говорит какое-то длинное название на нелепом мёртвом языке. И видя, что я никак не реагирую, называет бабочку именем какого-то древнего царя. Он так и говорит: «бабочка царя…», а вот имя этого царя я запамятовал.
Я говорю ему:
– Она снова спасла меня.
– Что? – переспрашивает Колдун.
Я повторяю. Он долго пытается уловить смысл в моём невнятном бормотании, но потом, когда я уже оставляю попытки что-то сказать, его как будто вдруг осеняет:
– Она снова спасла тебя?
– Да!
– Ладно. Лежи не говори и не волнуйся. Береги силы!
И он уходит разговаривать со стариками и одинокими людьми о прекрасном мире, который их ждёт. У них как раз множество вопросов по этому поводу. Им всем безумно интересно, как там всё устроено в том мире, который никто не видел, и в который никто из них никогда не попадёт.
Хотя бы послушать. Можно даже наедине.
Иногда Колдун приходит посидеть рядом со мной. Иногда при его появлении пение становится громче и тогда он сидит молча. Иногда пение становится очень тихим или даже смолкает вовсе, тогда он что-то шепчет, наверное молится.
Иногда Колдун спрашивает:
– Кто твои предки?
– Кем был твой прадед?
– А кем был его прадед?
– Где они жили?
– Что они делали?
Я не отвечаю.
Колдун не рассказывает мне о лучшем мире.
У меня всего лишь поломана челюсть и половина костей.
У меня есть семья, которая меня ждёт.
Колдун не выслушивает моих историй.
Я лежу на спине, горелый как сухарь и перемотанный как мумия, и даже при огромном желании не могу ничего сказать.
Колдун не даёт мне никаких нравоучений.
Я не знаю кем был мой прадед, и уж тем более кем был его прадед.
Колдун не ждёт никакого ответа. Он спрашивает и сразу же уходит.
И каждую ночь после этого мне снится тропинка в лесу.
– Да, что там у вас за хрень творится?
– Там знаете, Валентин Муратович, очень странная ситуация получается.
– Что ещё за ситуация?
– У нас тут вот эти особые пациенты.
– Ну?
– Ну, особые пациенты о которых знает всего несколько человек.
– Ну-ну, и что?
– Я имею в виду, что несколько человек всего знает об их особом статусе, Валентин Муратович.
– Да, что вы тянете то? Говорите уже как есть!
– Просто вот эти особенные пациенты они же все в разных отделениях лежат… лежали
– Так.
– Так вот. Позавчера нам позвонили и велели этих пациентов собрать и срочно перевести в другую больницу. Пофамильно назвали, понимаете?
– Так.
– Как уговорено назвали их всех. С кодовыми словами и прочим.
– Так.
– Мы их погрузили в подъехавшие машины и отправили. Но они пропали и никуда не доехали.
– Хреново. А что за машины были?
– Вот то-то и оно. На камерах наблюдения этих машин нет. И ни в какую больше больницу они не прибыли.
– Кто-то украл у нас пациентов что ли?
– Получается так, Валентин Муратович
– Ёщкеренский фауфень! Кому это на хрен нужно? Кто звонил то? Выяснили?
– Да, Валентин Муратович, выяснили.
– Ну и кто же это был, вашу мать?
– Это вы и были, Валентин Муратович, с вашего номера звонили. Вашим голосом.
– Не может быть этого! Слышишь! Не может! Что за хрень там у вас творится!? Сейчас погоди…. Я перезвоню чуть позже, там кто-то пришел ко мне…
Я отвлекаюсь. Силуэты прохожих сливаются в сплошное серое марево. Тело само бежит по газону, обгоняя хмурый поток, возвращающихся с работы, людей. Ещё немного и газон перейдёт сначала в пыльную обочину, а потом в лесополосу. Можно будет срезать, главное, чтобы медсестра успела покормить меня к тому времени. Через лесополосу проходят рельсы и очень неохота попадать под поезд. Слишком долго я иду собачьим ногами к цели. Держась краешком сознания там где пёс бежит по газону всей остальной частью возвращаюсь в палату. Успеваю к тому моменту, как сестра наклоняется и заглядывает мне в глаз. Приветственно моргаю ей трижды.
