Ветер меняет своё направление, и наваждение пропадает.
Пропадает вся семья, остаётся только холод, одиночество и темнота вокруг.
Надо идти на свет. Выхожу из лесополосы на окраину микрорайона. Так, вот школа, мимо неё вдоль забора, тут на площадке обычно собираются собачники, но сейчас для них ещё рано. Чуть дальше гаражи. Ага, от них направо.
Так, двор со сгоревшим грузовиком посередине, который заменяет всем окрестным мальчишкам детскую площадку. Да и мальчишек то теперь особо не осталось. Но всё равно, сейчас нужно осторожно.
Ага! Чисто-пусто. Здесь никого нет. Ни на качелях, ни у подъезда, ни у входа в подвал. Таааак, идём в другой двор.
А вдруг они вообще не придут?
Да как не придут? Придут. Не могут они не прийти. Ну вот же! Из двора Мармешло слышны какие-то вопли. Тем лучше. Там три старых двухэтажных барака и гаражи. Народу нет, а если и есть, то только старики. Лишний никто не вмешается и не воспрепятствует. Хотя, кто что сможет сделать?
Так, что это за звук? Кто-то выходит из темноты двора мне на встречу. Кто это? По запаху не определить, ветер дует в другую сторону, да и кого я тут собираюсь узнать по запаху? Нужно подпустить идущего поближе, а самому затаиться. Нельзя спугнуть основную цель.
Справа по тропинке между гаражами и кустами сирени продирается ещё кто-то. Несколько человек. Собираются, родимые. Только кто это, блин?!
– Аркаша! – кричат из кустов тому кого я вижу и пытаюсь опознать. Из темноты вместе с запахами сирени, перегара, пота, табака, какой-то застарелой дряни, машинного масла и вонючих ног, вываливаются четверо.
– О! Гвоздь! Здорово! Здорово, пацаны! А это кто?
– Да, плясун один. Ща концерт будет давать. – говорит Гвоздь и кивает на парнишку, которого остальные двое крепко держат за шкирку. Парнишку я не успеваю разглядеть – его заслоняют.
– А потом просто давать. – добавляет Гвоздь и все дружно хохочут.
– А ты сам то куда?
– Да в ларёк за сижками.
– О! Батон, сходи с Аркашей, а то район неспокойный, вдруг обидит кто.
Они отзываются на шутку ещё одним отвратительным залпом смеха.
– И на, на пожертвования этого, купи пацанам чего-нибудь достойного. А то пляски смотреть будет неинтересно.
Хохоча они расходятся. Батон заслонявший парнишку уходит вместе с Аркашей. А Гвоздь и ещё один какой-то здоровенный амбал тащат щуплого длинноволосого во двор. Знакомый он какой-то. Где-то видел я его. Но не время.
Не время.
Воспоминания все потом. Сейчас нужно приготовиться.
Я иду вслед за ними. Чтобы их шарканье заглушало мои шаги. Как я не старался бы быть тихим, а когти всё равно клацают по асфальту. Сейчас нужно быть особенно внимательным, осторожным и незаметным. Незаметным быть тяжеловато. Белую собаку даже в темноте хорошо видно. Но когда её выбирали, меньше всего думали о маскировке. Хотя надо было. Пока я вспоминаю, видел ли я черных или серых собак такой породы, Батон останавливается и оглядывается назад.
Почуял!
Я замираю. Хорошо, что он обернулся когда меня от него скрывает куст.
– Чё там Батон?
– Пельменями как будто пахнет! – отвечает тот принюхиваясь.
– Да ну тебя в пень с твоей жратвой! Только, что же поели.
– Так это пельмешки. Домашние. Я такие за километр почую.
Про пельмешки Батон говорит так, как будто это самое дорогое, что было и есть в его жизни.
Вроде пронесло. Теперь стараюсь держаться подальше, Но они всё равно не слышат, потому что идут и переругиваются, а парнишка как будто поскуливает. Фонарей нигде нет. Но я всё равно ухожу в палисадники.
