— Я-ро-слав, — шепчу я по слогам. Благо, в купе кроме меня никого. Никогда ещё я не хотел его объятий так, как в тот момент. Да что там объятия… Просто увидеть его лицо. А если улыбку — совсем хорошо. Он так редко улыбался всё то время, что я его знала…
Я сама себя обхватываю руками, пытаясь представить, что это руки Яра лежат на моих плечах. Он делает со мной что-то странное. Я никогда и ни с кем не вела себя так, как с ним. И… никто и никогда не вёл себя со мной так, как он.
Последняя мысль мгновенно спускает меня с небес на землю. Будто оборванная струна.
Я смотрю на свою левую кисть и вспоминаю больницу, куда он ни разу не пришёл. Палец слушается плохо до сих пор, если не сказать — не слушается вообще. Не то чтобы я не могла жить без мизинца, но всё же то, что Яр не вспомнил обо мне ни тогда, ни потом, кое о чём говорит.
Мысль о том, что он нанял Диму, почему-то не приходит мне в голову в тот момент — только воспоминания об одиночестве, когда мне так нужно было, чтобы он хотя бы недолго побыл со мной.
Вспоминаю я и своё единственное письмо, на которое так и не получила ответ. И прошлую поездку на зону — теперь уже в голову лезут не столько тётки с баулами, сколько равнодушное лицо охранника с сухими бледными губами:
— Толкунов не придёт. Посылку могу передать.
Я всё-таки не такая дура и посылку ему не отдаю, но и не знаю куда её девать — не тащить же с собой в Москву. Отдаю в ближайшее почтовое отделение и отправляю туда, откуда только что пришла. Но это всё ерунда, потому что в голове только одна мысль и в груди тупая боль, которая, кажется, была во мне всегда, всё то время, что Яр был рядом со мной. Яр не придёт.
— Что за чертов мудак? — шепчу про себя и тогда, шатаясь по коридорам, полным людей, где почему-то все шарахаются в стороны от меня, и тремя месяцами позже, сидя в купе.
Я. Яру. Не нужна. Понять, вроде бы, достаточно легко. Так какого чёрта уже четыре года это не укладывается у меня в голове?
Я пересаживаюсь на ближайшей станции и еду обратно в Москву.
Кажется, я начинаю входить в какой-то дурной цикл.
Иногда я почти нормальна. Я почти осознаю, что Яра нужно выкинуть из головы. Почти уверена в том, что веду себя как идиотка. Потом это проходит, и я продолжаю думать о нём.
Лето в этом году дождливое – кругом серая, промозглая сырость. Ребята договариваются поехать в Испанию. Я Испанию люблю… Была там, когда мне было пятнадцать лет. Но стоит мне подумать об Испании, как я вспоминаю то злосчастное фото, которое положили Яру на стол, и больше я никуда ехать не хочу.
Есть ли в моей жизни хоть одна вещь, которая не напоминает мне о нём?
Тогда, сразу после поездки, меня опять начинает мучить совесть. Она мучает меня день за днём в течение двух недель, пока я не плюю на гордость и не сажусь писать письмо.
Написать что-то внятное мне удаётся с трудом. Кажется, всё, что я хотела бы сказать Яру, я уже написала в дневнике. Сейчас… Сейчас я просто хочу, чтобы он меня поцеловал. Просто хочу ощутить ещё раз мягкость его губ на своих губах… Я невольно вспоминаю, с каким трудом мне дался первый поцелуй, и снова становится обидно. Никто и никогда не показывал такого пренебрежения ко мне.
И тем не менее я сажусь писать письмо. Я пишу, что что бы он там ни думал и что бы ни делал, я всё равно его жду. И всё равно его… люблю. Я запаковываю конверт и долго думаю, надо ли это письмо отправлять, но потом закрываю глаза и так, не глядя, кладу его в коробку.
