Читать онлайн Владимир Колганов - Не жалей о том, что было

В интернете нашёл такие строки:

«Не жалей том, что было.

Не зови того, что нет.

Жизнь идёт и в этом сила.

Будет день и будет свет…»

Хорошие стихи, но основной их посыл состоит в том, что нельзя терять надежду. Такой совет вполне годится для людей, которым ещё жить и жить, ну а тому, кто находится на закате жизни, трудно рассчитывать на то, что «будет свет».

Андрей Дементьев иначе подошёл к решению этой «проблемы»:

«Никогда ни о чем не жалейте…

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить…»

И далее:

«Никогда не жалейте о том, что случилось.

Иль о том, что случиться не может уже…»

И ещё:

«Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви».

Вот и Константин Есенин счёл нужным написать о том же самом:

«Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым…»

Казалось бы, всё, что остаётся пожилому человеку, это выбросить неприятные воспоминания из головы и следовать советам апологетов «позитивной психологии», взяв за основу примитивный тезис: «всё, что ни есть, всё к лучшему». Для большинства людей это именно так, но для старого грешника, для писателя и аналитика подобный подход совершенно неприемлем. Куда логичнее попытаться «препарировать» прошедшую жизнь, «разложить по полочкам» и проанализировать свои поступки, а затем ответить на вопрос: насколько то, что произошло, соответствует ожиданиям, с которыми появился на божий свет, и стоило ли вообще сюда являться?

Проблема в том, что когда-то зарёкся писать мемуары – не по душе мне этот жанр. Но, видимо, пришла пора. Впрочем, частицу своего «Я» уже передал персонажам своих книг, да и сюжет иногда основан на реальных фактах. Именно поэтому в тексте использованы переработанные и дополненные отрывки из моих произведений – есть подозрение, что раньше писал гораздо лучше, чем сейчас. Речь прежде всего о романе «Лулу», с которого всё и началось. Однако представленная вниманию читателей книга стала не только изложением событий, но в большей степени – это копание в собственной психике в надежде найти то ли объяснение, то ли оправдание тем или иным поступкам.

Будет ли какая-то польза от этих откровений – если не для читателя, то хотя бы для меня?

Начну с того, что появился на свет в роддоме имени Грауэрмана на Арбате, а первые три месяца провёл в корыте, предназначенном для стирки белья. Родители недавно возвратились из эвакуации, снимали комнату на Пироговке, недалеко от Новодевичьего монастыря, а достать детскую кроватку удалось не сразу. Уже в июне мы переехали на Большой Козихинский – отцу, инженеру-конструктору Первого Московского часового завода выделили комнату в коммуналке ведомственного дома – шестнадцать метров на четверых, включая мою старшую сестру. А через несколько лет, к тому времени, когда мне предстояло пойти в школу, мы перебрались в двухкомнатную квартиру в том же доме. Этому не стоит удивляться – негоже семье главного инженера завода, лауреата Сталинской премии ютиться в коммуналке.

В квартире № 7 прежде жила какая-то семья, но к моменту нашего переезда там осталась только пожилая женщина – дочь отбывала наказание в местах не столь отдалённых, поэтому единственной жиличке предложили комнату на первом этаже. Вроде бы всё по справедливости, но до сих пор меня мучает вопрос – возможно, если бы не переехали в ту «нехорошую квартиру», жизнь сложилась бы удачнее. Хотя, с другой стороны, грех жаловаться – могло быть и гораздо хуже, ну а сейчас самое время рассказать о своих «корнях».

Дед по материнской линии – сельский интеллигент. Учительствовал во Владимирской губернии, какое-то время служил в волостной управе. Красавец-мужчина! Высокого роста, шатен с кудрявыми волосами, нос с горбинкой, чем-то напоминает Петра Глебова, исполнившего роль Григория Мелехова в фильме «Тихий Дон». Кто знает, возможно, предки деда тоже из донских казаков. К сожалению, я больше похожу на отца – нос великоват. Помнится, подруга сетовала: «Вот если бы чуть-чуть укоротить, тогда бы самое оно!» На память от деда мне остались серебряные карманные часы и медаль «За усердие», да ещё тяга к живописи, но это проявилось не с рождения, а гораздо позже.

Бабуся, так я её называл, – добрейшей души человек, мать-героиня, если использовать советскую терминологию. Вырастить двоих сыновей и пятерых дочерей – это и в самом деле подвиг! Мама была младшенькой и самой красивой среди дочерей, но ей не повезло – раннее детство пришлось на годы первой мировой войны, ну а затем гражданская, потом разруха, выжили с трудом. Не мудрено, что в конце двадцатых годов мама отправилась в Москву учиться в медицинском техникуме, каким-то образом оказалась в кругу артистической богемы, но об этом не любила вспоминать. Видимо, тогда освоила игру на гитаре, а где научилась игре на фортепьяно, я так и не успел спросить. Виртуозным её исполнение не назовёшь, но играла задушевно, все это признавали, да и пела замечательно. К сожалению, я не во всём пошёл по её стопам – сумел кое-как освоить только гитару, но уже гораздо позже, когда и сам сблизился с артистической средой – молодыми актёрами и студентами театральных училищ. Судя по всему, тяга к искусству у меня в генах, но кто в этом «виноват», помимо мамы и деда, так и осталось неизвестно.

Но вернёмся в квартиру на Большом Козихинском. Две минуты ходу до Патриаршего пруда и полчаса до Красной площади. Живи и радуйся! Но прежде не могу хотя бы кратко не упомянуть о неких странностях, связанных с именем Булгакова – свидетелем этих событий я был в 1948-1949 годах. Речь о трамвае, упомянутом в романе «Мастер и Маргарита» – то ли ходил по Малой Бронной, то ли нет? Подробно я исследовал эту загадку в книге «Дом Маргариты», а здесь только скажу, что именно жизнь в этом заколдованном месте в течение сорока пяти лет наложила отпечаток на мою судьбу. Ну а как иначе объяснить превращение сына инженера сначала в физика-теоретика, а затем в писателя? Кто знает, возможно, повлияло и знакомство с Василием Ивановичем, о нём расскажу чуть позже, и встреча со Сталиным – пусть мы находились в семидесяти метрах друг от друга, но мои друзья и знакомые и такой малостью не в состоянии похвастать.

В тот день отец спозаранку уехал на завод – ему идти впереди праздничной колонны, а мама, приготовив всё к праздничному обеду, предложила погулять. Вышли на Пушкинскую площадь, а дальше не пройдёшь, поскольку вся улица Горького запружена колоннами демонстрантов. Я взмолился: «Пойдём вместе с ними!» Мама попросила кого-то из дружинников, которые следили, чтобы не проникли в ряды демонстрантов посторонние, и нас пустили, даже документов не стали проверять. Так мы дошли до входа на Красную площадь – там теперь Иверские ворота возвели, так себе новодел, и вот уже вижу вдали стены древнего Кремля… Тут все закричали: «Сталин! Сталин!», а я, хоть и высокий был не по годам, ничегошеньки не вижу. К счастью, мама попросила какого-то дядьку, тот поднял меня на руки, и я увидел вдали крохотную фигуру вождя – он стоял на трибуне Мавзолея в окружении соратников.

А через несколько лет, когда на троне восседал Хрущёв, мы с мамой снова решили проделать ту же штуку, присоединиться к демонстрантам, но не тут-то было. На краю тротуара – милицейский кордон, а до самой колонны ещё метра два. Так и вернулись домой не солоно хлебавши. Ещё через несколько лет, уже при Брежневе, я первого мая тоже вышел к улице Горького, как раз напротив гостиницы «Минск». Участвовать в демонстрации не собирался, но решил посмотреть, как оно теперь. И вот что вижу: по самой середине улицы идёт колонна демонстрантов, жиденький такой ручеёк, до них метров пять по моим оценкам, а на тротуарах полным-полно милиции. Тут даже псих закоренелый не рискнёт прорваться.

К чему это я? Да всё к тому же: другие времена – другие нравы. Поэтому, когда мне рассказывают про кровавый сталинский режим, я этим словам не очень доверяю, да и родители об этом ни словом не обмолвились. Знаю только, что среди моей многочисленной родни был репрессирован один-единственный человек. Конечно, много было в прежние времена несправедливости, многие люди пострадали в результате борьбы высших чиновников за власть и сведения счётов. Сколько доносов было написано – не счесть! Однако большинство из нас знают об этом понаслышке, а вот у меня информация из первых рук – ну не совсем из первых, но очень близко к этому…

Но прежде расскажу ещё об одном случае «соприкосновения» с властью – речь о конфетах с барского стола. Был у меня приятель Сашка, сосед по дому, вместе время проводили, потом учились в одном классе, однако друзьями так и не стали, разные мы люди. Так получилось, что в числе прочих симпатичных крох, усвоивших правила примерного поведения и послушания заветам старших, единственного не то, что в классе, но из всей школы, выбрали его для вручения цветов членам правительства, причём не где-нибудь, а на Мавзолее, во время первомайской демонстрации. По-взрослому гордый и упоительно счастливый сознанием близости к тем, к кому не каждому приблизиться дано, стоял Сашка на трибуне, едва достигая подбородком до парапета, на котором покоилась приготовленная для него огромная коробка шоколадных конфет. Каждая конфета была завёрнута в золотистую фольгу, притом, как выяснилось позже, содержала необыкновенно вкусную начинку – таких мы раньше и в глаза не видывали. Как дорогую реликвию показывал он потом соседям и одноклассникам ту самую коробку и сверху, и даже изнутри – с пустыми обёртками из-под конфет. Можете сами догадаться, что его родители не уставали докладывать соседям об очередных успехах своего чада, за которым наверняка уже установлен особенный надзор, и куда уж денешься, если секретнейшим приказом предназначена чрезвычайная карьера.

Увы, недолгое торжество сменилось отчаянием и, что ни говорите, это было настоящее человеческое горе. Что тут поделаешь, если тот, вроде бы лысый и в пенсне, кавказского происхождения гражданин, рядом с которым Сашка имел неосторожность обретаться на трибуне – а уж все видели, должно быть, фотографию в журналах и газетах – вскоре был судим и по приговору трибунала расстрелян как злейший враг народа. Вы и представить себе не можете, какое это было горе! Надо же такому случиться в самом начале столь много обещавшего жизненного пути. Как ни оправдывался Сашка, что знать ничего не знал, как ни убеждали родители, что цветы он вручал вовсе не тому, что справа, а совсем наоборот, то есть тому, чья фамилия над входом в метро была в то время обозначена, однако сомнения оставались. И уже наверное чудилось ему, что вот приходит за ним дядька в шароварах с генеральскими лампасами и, грозно щуря глаз, спрашивает: «Как же это ты, агенту империализма – и цветы?»

Но понемногу всё утряслось, Сашку никто не вызывал, до него никому не было никакого дела, что удивительно, и карьера отца не пострадала – даже после, когда того, второго, которому Сашка тоже вроде бы вручал цветы, сместили со всех постов и обвинили в принадлежности к недопустимой антипартийной фракции. Само собой, ту злополучную коробку из-под конфет, дотоле бережно хранимую, поспешно отправили в мусоропровод.