Небесное чудо - страница 9

Это чудесное видение, нежное и даже будто завораживающее своим внешним видом меняло его внутреннее состояние. В этом он мог поклясться, потому что за считанные секунды преобразился так, что стал новым человеком, а может быть просто здоровым, освободившись оттого, что сковывало его душу с самого детства под насилием учителя-отца.  А теперь случилось с ним, случилось это диво-дивное и всё тут! Он почувствовал лёгкость и благодарность самому Высокому, Невидимому, но Любящему Богу! Широко улыбнулся, перекрестился, как в детстве учил его дядюшка Володя, без стеснения и сказал:

– Слава Тебе, Господи!

Он медленно отвёл зачарованный взгляд от неба и волшебного облачка, почувствовав и осознав в себе вдруг озарившую его свыше юношескую, даже почти детскую лёгкость, и огляделся, ища дядюшку Володю. А тот уже подходил к нему, будто готовый принять новорождённого младенца, тепло и щедро раскрыв объятия.

– Шурик, Шурик, мальчик мой дорогой, – повторяло его любящее сердце. – Как, подарочек-то, по душе?

Говорил он просто, почти как простолюдин, зато от слов его всегда становилось «добре». И это слово было тоже его, и Александр любил его, в душе любил, даже иногда в мыслях повторял, но наружу выпустить сдерживался, чтобы не дать себе расслабиться. Ведь этого и только этого он всегда всю свою молодую жизнь боялся допустить. Наказ отца быть кормильцем не только своей семьи, но и работников своих, их благодетелем, сначала молодым хозяином, а потом уж, когда заведет семью, и батюшкой-благодетелем, царил над ним, как лозунг жизни. Так в их роду передавалось из поколения в поколение, и отступление строго наказывалось: начинались неудачи, дела не спорились, деньги утекали, рабочий народ начинал голодать.

Александр не сумел возлюбить Господа Бога своего всем сердцем своим, всей крепостью своей и делал всё, как и его предки, полагаясь только на себя. Так его растили, такой опыт служения своей семье, своему роду передали, а нежную, едва зарождавшуюся в его детском сердечке любовь к Богу Отцу и Сыну Его Иисусу Христу, благодаря стараниям дядюшки Володи и конечно же по искренним детским молитвам за соседского мальчика, братца Шурика, светлой души Машеньки Евграфовой, заглушили.

А теперь искорка той любви, казалось бы, уже совсем потухшая вдруг чудесно как-то, будто с самого Неба кто-то раздул её, возгорелась.

– Кто? Кто? Кто? – И вспомнились во мгновение слова стихов, которые в юношестве, идя по лугу он любил про себя читать, потому что оживали мысли о Боге, о Его существовании, просто вспоминалось, что Он есть.

Милое тело спящей Земли

Кто разбудил и украсил?

Нежностью выстелил думы мои?

Зло победил благодатью?

Надо же! Вспомнил! Я ещё живой! – Кометой пронеслась мысль где-то во всём его существе. – Живой! Живой! – Вслух радостно повторил он, хотя и немного сдержанно по привычке, будто размышляя вслух, и обнялся с дядюшкой Володей.

– Подарочек превосходный. Надеюсь, Настенька будет, как ветер, летать, –  говорил он, бережно освобождая от розового покрова новенькие подковы. По поверьям русской старины подкову найти или получить в подарок – это к счастью, и Александр по-детски радовался подарку. Да и Настасья, молодая кобыла подавала большие надежды и статью, и мастью, и всеми физическими качествами радовала, как будущая мать выдающихся, непобедимых рысаков. Дорогая, племенная она ещё радовала сердце и потому, что с жеребеночка Александр сам выхаживал её, как дитятко.