Неблагая - страница 19

Я сжимаю кулаки и пытаюсь не обращать внимания на легкое покалывание в ладонях, отдающееся где-то в подсознании.

По широкой тропе на окраине города, вдоль реки, почти никто не ходит. Нам светит только луна, омывающая серебром воды и неровные силуэты распадающихся руин за городской чертой. Аурмор стоит на костях более древней цивилизации, и здесь не принято с уважением относиться к той катастрофе, которая уничтожила первоначальное поселение много веков назад. Я выжимаю из себя улыбку и пытаюсь шутить:

– На следующий наш день рождения я хочу только один подарок: чтобы нам ничего не угрожало.

Наш день рождения. Я заставляю себя произнести это вслух, утвердить факт. Это моя жизнь не меньше, чем ее, а обстоятельства моего рождения не означают, что мы не вполне сестры. Сомнения мечутся на темных задворках моего сознания, нашептывая, что я просто себя обманываю. Но я отворачиваюсь, прогоняю их голоса. В точности как учила Мами.

Волосы Исольды сияют в лунном свете, вычерчивают линию плеч, и она одаривает меня ясной, чистой улыбкой:

– Не могу обещать.

Наш дом ждет нас в уединенном месте на берегу реки, за мостом, отделяющим Аурмор от прилежащих деревень. На берегах можно найти и другие волшебные вагончики, и обычные, запряженные лошадьми, но Судьба (разумеется, на мой предвзятый взгляд) – самая красивая из всех.

Эта внушительная деревянная конструкция является нашим домом вот уже три года, и у меня каждый раз теплеет на сердце, когда я вижу ее веселенькие расписные бока – изумрудно-зеленые с мятными узорами – даже в синеве ночной тьмы. Ее размер – приблизительно два на четыре метра, колеса резные, деревянные, а крыша круглая, с маленькой медной трубой. На боковых стенках вагончика расположены круглые окошечки, а на передней – прямоугольное окно, обычно занавешенное изнутри: через него удобно смотреть на дорогу и при этом не страдать от разнообразных проявлений стихий в непогоду. К двери с маленьким крыльцом ведут две складные ступеньки: именно это крылечко прошлый владелец использовал в качестве трибуны.

На полированных стенках Судьбы пляшут отблески костра из другого лагеря; вокруг огня еще полно людей в масках, всех возрастов и сословий; они разговаривают, смеются, и эхо их голосов гудит в далеких горах.

– Как думаешь, успеем съесть по пирожному перед дорогой?

Я прислоняюсь к гладкому дереву и жду, пока Исольда взломает замок. Конечно, за три года мы уж могли бы купить новый – или хотя бы сделать ключ. Мы все время обещаем себе этим заняться, когда руки дойдут.

Руки не дойдут, похоже, никогда.

Наконец ее напряженная гримаса превращается в улыбку:

– По пирожному – это обязательно.

Вот что у нас общего, так это чудовищная любовь к сладкому.

Замок щелкает, и дверь распахивается, словно вагончик любезно приветствует нас.

Я тянусь к ближайшему светильнику, кручу колесико, зажигаю крошечное пламя на фитильке. Я бы давно сошла с ума от клаустрофобии, если бы не обилие света, проникающего в светлое время суток через окна. У нас яблоку негде упасть. У стены приткнулась двухъярусная койка, частично закрытая книжными полками. С одной стороны – крохотная дровяная печурка и жалкое подобие кухоньки, с другой – тяжелый деревянный сундук, где мы храним свои пожитки, он же служит скамейкой.

Дом.

Я вздыхаю, судорожно пытаясь развязать ленточки на маске. Исольда потягивается, стряхивая с себя старательно созданную личину, словно колючее пальто. Она скидывает ботинки, срывает маску и опускается на пол возле скамейки, скрестив ноги. Я ловлю ее взгляд: она смотрит на мою руку, так что я прячу кисть в складках юбки, чтоб не глазела. Но она больше не поднимает эту тему. Она знает, что, пока я не готова, разговаривать со мной бесполезно. А я не… Я не могу…