Каждый год мама рассказывала нам эту историю.
И каждый год она отказывалась признаваться, что именно увидела в том лесу.
– И три ночи, – добавляю я.
– Я как раз собиралась об этом упомянуть. Может, сама будешь рассказывать?
Я лениво болтаю ногами в воздухе. Ветерок доносит со стоянки запах горящего костра и отзвуки смеха. Я вроде бы успокаиваюсь.
– Нет, давай лучше ты.
– Она, наверное, шла с таким видом – ну, ты знаешь, какое лицо она умеет делать. – Лицо Исольды вытягивается в почти утрированной маминой гримасе «Ты сама отлично знаешь, что натворила».
Я смеюсь:
– Знаю, я же попадалась из-за твоих шалостей.
Исольда игнорирует мою ремарку.
– Значит, оказалось, что это одинаково действует и на пятилеток, и на двор фейри.
Улыбка медленно сползает с моего лица.
Технически, мир фейри делится на две части: одной правит Благой Двор, в этом мире царят радость, порядок и галантность, вечное лето и зелень дубрав; другая же подчинена Неблагому Двору, погрязшему в хаосе и борьбе за власть. Они – не добро и не зло, потому что все фейри сосредоточены в первую очередь на себе самих. Но те смертные, которым удалось выжить при Благом Дворе, хотя бы потом слагают о нем песни и стихи.
Как наша мама. Она никогда не говорила, куда именно попала, но похоже, что именно в Благой Двор. В конце концов, она не просто оттуда вернулась – она вернулась именно с тем, за чем туда пришла.
– Она проявила такую поразительную настойчивость, что это растрогало фейри, так что они пошли на небольшую уступку и предложили ей… – Исольда дошла до самой главной части рассказа. – …«Выбирай одного ребенка. Один – твой, один – от фейри. Ты уйдешь отсюда с тем, которого выберешь сама. Так что будь внимательна».
Я закрываю глаза, воображаю происходящее. Мами стоит перед толпой фейри, ее глаза горят праведным гневом, а они ждут ее решения.
И наша мама, ни секунды не колеблясь, достала нас обеих из сплетенных фейри колыбелек и нежно прижала к себе своих новорожденных дочерей.
– А потом она спокойно и тихо сказала: «Я пришла забрать у вас свою дочь. Но я не соглашалась отдать вам ту, которую удочерила». Отличное пирожное, Сили.
Исольда делает паузу, чтобы откусить еще кусочек. Я слегка ее бодаю.
– Да, да. Рассказывай дальше!
– Не командуй, – ворчит она, но продолжает: – Она не смотрела в их сияющие глаза, не ждала позволения. Она просто развернулась и пошла прочь, понимая, что лучше не оборачиваться. И принесла нас домой.
Я улыбаюсь.
– А Папа уже места себе не находил. Он настолько обрадовался, что она вернулась, что чуть не задушил нас всех в объятиях. – Голос Исольды смягчается. – Потом он подхватил тебя на руки, прижал к себе. Они осмотрели нас обеих и решили, что мы – идеал.
Я представила нас в младенчестве. Представила, что я – идеал. Нас двоих – со складочками, с пухлыми щечками, с папиными темными вихрами, на руках у родителей, рядом, вместе, в своем родном месте.
– Папа до этого момента не осознавал – потому что нехватка сна его измучила, – но, взяв тебя на руки, он понял, что нашей семье чего-то не хватало. И именно ты закрыла эту брешь.
У меня в горле собирается комок, мешает дышать, никак не проглатывается. В уголках глаз скапливаются слезы. Я разворачиваюсь и заглядываю сестре прямо в глаза.
– С днем рождения, Исольда.
Она смотрит на меня и отвечает:
– С днем рождения, Сили.
По моему лицу бежит слезинка. Я смущенно стираю ее.
