— Что говорят врачи? — я вздрагиваю в холодном ознобе и присасываюсь к чашке с чаем, но меня продолжает мутить и липкий ужас не отступает.
— Нужна операция… — Анфиса криво улыбается и опускает взгляд. — Есть шанс вырезать ее без последствий, но у меня нет времени ждать очереди, да и сказали, что у нас тут нейрохирургов таких умелых нет. Только в Израиле или Германии.
Я вслушиваюсь в голос Анфисы и улавливаю лишь то, что все будет плохо, если сейчас упустить момент, когда еще можно уничтожить в ее мозгу опухоль.
— А откуда у нас со Степаном такие деньги? — Анфиса поднимает глаза.
— А сколько надо?
— Сто двадцать тысяч, — в тихом отчаянии смеется она. — Долларов, Вень. Не рублей.
— У меня есть триста тысяч рублей. Это около пяти, да? — я прижимаю пальцы к вискам, пытаясь сосредоточиться.
— У нас тоже около того. Его родители сказали, что у них есть три тысячи, а у наших…
— А у наших ничего, — закрываю глаза.
Наши мама и папа предпочитают тратить все деньги на спиртное. Когда я училась в старшей школе, они совсем ушли вразнос, и Анфиса меня забрала из дома в студенческое общежитие, благо она была помощницей коменданта и активисткой и смогла уговорить на год меня пустить пожить на свободной койке в ее комнате.
— В банке сказали, что одобрят кредит на пятьсот тысяч рублей, — Анфиса кривится и прячет лицо в ладонях, — и все равно еще нужно около ста кусков баксов.
— Я тоже возьму кредит.
— Много не дадут, — Анфиса печально усмехается. — Да и я тебя хотела увидеть не для того, чтобы деньги простить, Вень. Мне просто дерьмово сейчас.
Я беру ее за руку и крепко сжимаю холодные пальцы:
— Мы что-нибудь придумаем. Люди сборы организовывают и мы…
— А если не выгорит? И не выгорит, Вень. Я бездетная женщина, не мать, не ребенок, и меня не так будет жаль. Понимаешь?
— Мы… — меня накрывает паникой, и я всхлипываю, — придумаем что-нибудь… найдем деньги…
Анфиса вскакивает и убегает в уборную в слезах, закрыв лицо руками. Можно потрясти немногочисленных родственников, вынудить родителей продать квартиру в старой страшной хрущевке, поплакаться знакомым и обратиться в какой-нибудь фонд. Я даже подумываю ограбить банк, охваченная истерикой и холодной дрожью. У меня кроме Анфисы никого нет, и я не могу ее потерять.
— Прости, — она возвращается за стол через пять минут и промакивает опухшие красные глаза салфеткой. — Все будет хорошо. Я встану на квоту и если повезет, то прооперируют через полгода… И, может, врачи у нас не такие плохие, да?
Она улыбается, а у меня от ее улыбки текут слезы по щекам. Как же так? Еще час назад для меня катастрофой был сползший топ, а сейчас за спиной Анфисы машет рукой костлявая.
— Давай сменим тему, — она подливает мне чай и с наигранной беззаботностью подмигивает. — Я еще всех переживу.
— Анфисаа-аа-ааа, — вою я в ладони.
— Мне не стоило тебе говорить, — обреченно и извиняюще шепчет она. — Прости, я не хотела…
— Пошли в банк! — я решительно встаю и утираю слезы. — Деньги переведу и кредит оформлю.
— Вень…
— Встала и пошли! Если не на Израиль соберем, то на взятки, чтобы квоту подвинули, — я поднимаю руку, подзывая официанта, — счет, пожалуйста.
Он с готовностью кивает и скрывается за стойкой. Не буду слюни и сопли распускать, они никак не помогут бороться с астроцитомой, что разъедает мозг моей сестры.
— Взятки? — охает Анфиса.
— А что? Да и палата приличная будет стоить денег, — я подхватываю сумку со стула и твердо смотрю в серое лицо сестры, — а еще врачам, медсестрам накинуть. Ой ладно тебе глаза такие круглые делать.
