Что же касается нашей поездки на евроэкспрессе, то её концептуальность состояла в том, что буквально через час нам предстояло въехать в уникальный подземный туннель, проложенный под проливом Ла-Манш, который соединял город Фолкстон на юге Англии с городком Кокель во французском регионе Нор-Па-де-Кале. Путеводитель подсказывал нам, что этот двухпутный железнодорожный туннель имел длину 51 километр, из которых 39 проходили под водой. Поэтому, примерно около получаса, за окном вагона зияла непроглядная чернильная темнота.
Пока я думал о бренности нашего путешествия, поезд уже давно выбрался из подводного туннеля, всё ближе и ближе приближаясь к французской столице. За окном, как по мановению волшебной палочки, вдруг исчезла зелёная расцветка старой Англии, которую сменили, набрызганные серой краской, индустриальные пейзажи, тоже пожилой, Франции. Буквально минуты отделяли нас от прибытия на самый большой в Европе Северный вокзал (Gare du Nord) Парижа. Я лихорадочно вглядывался в карту, чтобы отыскать местоположение отеля, который лично заказал в тель-авивском турагентстве. В спешке потребовалось несколько напряжённых минут, чтобы отыскать на ней улицу Rue Лаfayette, на которой находилась гостиница. Понадобилась ещё минута, чтобы найти на этой же карте вокзал, куда прибудет наш поезд. Удивлению моему не было конца, когда я увидел, что расстояние между ними составляет менее пятисот метров. Когда наша туристическая бригада уже покинула поезд, когда мы уже воочию увидели фасад Северного вокзала в виде триумфальной арки, сложенной из крупных каменных блоков, когда Слава просила Сашу отыскать стоянку такси, я, не без торжественности в голосе объявил, что до нашего отеля всего несколько минут неспешной ходьбы. Уже через четверть часа мы стояли у стойки регистрации, без труда найденной, гостиницы. Правда стойкой это место можно было назвать чисто условно, имея в своих извилинах бесчисленную меру фантазии. На деле она представляла собой крохотную конторку, за которой едва помещался портье. Визуально гостиница, порог которой мы пересекли, совсем не походила на трёхзвёздочную. Однако номер, который располагался не в полуподвале, как в Лондоне, а на втором этаже, выглядел гораздо эффектнее, чем у англичан, хотя, по большому счёту, вряд ли я бы выделил ему больше одной звезды. Не столько коробило, что отель находился в старом, времён трёх мушкетёров, здании и что туалет и душ теснились в микроскопическом помещении, где вряд ли бы поместился кто-то из этих же мушкетёров, сколько то, что окно выходило в маленький каменный, с большими мусорными ящиками, дворовый колодец, ограниченный стенами древнего дома. Мила, переводя взгляд с панорамы, открывающейся из окна отеля, на моё недовольное выражение лица, с деланным оптимизмом прошептала мне на ухо:
– Ну, что ты так расстроился, Сенечка, ты же сам говорил, что гостиница нам нужна исключительно для того, чтобы ночью перекантоваться.
Я не стал переубеждать свою жену в справедливости собственных слов и, как бы оправдывая самого себя, грозно воскликнул:
– Ну раз так, быстренько переодевайся, мы немедленно отправляемся выпить хотя бы двадцать грамм «Наполеона» в честь приезда в город-герой Париж и ознакомиться с окрестностями нашего «гранд отеля».
Слава с Сашей, сославшись на усталость, остались в номере, а мы с Милой вышли на, прилегающую к отелю, улицу, подсвечиваемую неярким светом замысловато-закрученных фонарей. Мне казалось, что вот, вот из переулка покажется пролётка, в которой, передавая друг другу сигару, о чём-то мило беседуют Эмиль Золя и Ги де Мопассан. Однако вместо классических куртизанок из их произведений, первое, что бросилось нам в глаза, так это пёстрая вывеска над одним из закусочных заведений. На ней красочными семитскими буквами было написано «фалафель и шаурма по-израильски». В подсознании моей жены тут же проснулись патриотические чувства приверженности к Святой земле, и она, указывая на эту сомнительную фалафельную, безоговорочно заявила:
