И Кудрявая перестала дрожать. Она смотрела на волшебника с конфетами, не отрываясь, пока не вернулся брат. После того случая Главный стал постоянно ловить на себе взгляд этой девочки, и каждый раз, когда их глаза встречались, он подмигивал ей и кивал. Обычно Кудрявая никак не реагировала на эти знаки, но потом стала делать то же самое в ответ.
«Только ко мне не прилипай», – думал Главный, но радовался тому, что смог успокоить девчонку со светлыми кудряшками, а заодно и облегчить жизнь ее брату.
Дожевывая последний кусок сосиски и внимательно разглядывая столовую и всех, кто в ней был, Главный сначала поймал в поле зрения брата с сестрой, как обычно подмигнул Кудрявой и кивнул, а потом увидел сидевшего с края стола Чокнутого. Сгорбившись, он смотрел в тарелку, гипнотизируя горошины. Когда зеленые шарики стали приподниматься в треснутой посуде, заметивший это Главный громко кашлянул. Шарики опустились обратно. Чокнутый посмотрел на Главного, который покачал головой и одними губами беззвучно сказал ему: «Нет! Я же говорил!» Чокнутый послушно опустил глаза в тарелку и начал делать с горошинами тоже, что и остальные – есть.
Главный положил вилку на стол, допивая отвратительно пахнущий, но вкусный облепиховый компот, взглянул на висевший на двери календарь за девяносто второй год с пятью грустными большеглазыми обезьянками, потом на брата, который жевал сосиску и занимался тем же самым, что и он – озирался по сторонам. Главный положил ему на тарелку свой кусок хлеба, за что получил полную благодарности широченную улыбку.
Когда они с братом встали из-за стола и двинулись вместе с остальной толпой, Бесстрашный шёпотом сказал:
– Давай еще раз письмо прочитаем, может, мы что-то пропустили.
– Мы ничего не могли пропустить. Сто раз читали.
– Но я хочу еще раз прочитать. Просто так.
Главный хотел огрызнуться, как делал всегда, когда слышал что-то глупое по его мнению, но вместо этого просто кивнул.
Бесстрашный говорил о письме их матери. Это была ее предсмертная записка. Исписанный неровным почерком через клетку с двух сторон лист, не очень аккуратно вырванный из тетради. Лист, который братья не отдали дядям милиционерам. Почему не отдали? Потому что мама в этом письме велела им этого не делать.
Близнецы оба знали его наизусть, но мало что понимали. Мама писала не о том, что произошло и почему, а о том, что произойдет. И все это было написано слишком сумбурно, словно писал сумасшедший, хотя, по сути, мама такой и была незадолго до того, как решила оставить своих сыновей, бросить их, убить себя.
Главный и Бесстрашный задумчиво смотрели в пол, и поэтому не заметили, как все дети остановились, из-за чего братья врезались в чьи-то спины. Очнувшись от своих раздумий, они увидели в дверном проеме Веру Николаевну.
– Дети, здравствуйте! – сказала она.
Хор детских голосов ответил на приветствие. Дети любили ее. От нее исходило материнское тепло, которого многие или не знали вовсе, или давно не чувствовали.
Вера Николаевна была моложе остальных воспитателей и намного красивее. Ее мягкий голос успокаивал, теплые руки, которыми она гладила детские волосы, а потом щеки, создавали так необходимое всем ощущение любви и безопасности.
Воспитательница оглядела детей. Первым ее взгляд упал на Чокнутого.
– Подойди сюда, мой хороший.
Чокнутый, вжав голову в плечи, подошел к ней, и Вера Николаевна, положив руку ему на спину, приблизила его к себе.
